Первая любовь

Они одели меня и дали мне денег. Я знал, для чего предназначены деньги, для того, чтобы я снялся с якоря. Когда бы я их истратил, мне предстояло найти еще денег, если я намеревался продолжать. То же относилось к туфлям, когда бы они износились, мне предстояло их починить, или найти себе другие, или продолжать путь босиком, если я намеревался продолжать. То же к пиджаку и к брюкам, им даже не было нужды говорить мне об этом, с той лишь разницей, что я мог продолжать ходить в одной рубашке, если мне было угодно. Одежда – туфли, носки, брюки, рубашка, пиджак и шляпа – была не новая, но покойный, должно быть, носил со мной почти один размер. То есть я хочу сказать, что он, наверное, был чуть меньше меня, чуть менее тучный, потому что вначале одежда пришлась мне чуть менее впору, чем в конце. Прежде всего, я говорю о рубашке, у которой мне долгое время не удавалось ни застегнуть верхнюю пуговицу, ни, как следствие, воспользоваться пристегивающимся воротничком, ни скрепить полы между ногами, как учила меня мать. Должно быть, он оделся по-праздничному, чтобы отправиться на консультацию, возможно, на первую встречу с врачом, не умея больше терпеть. Так или иначе, но шляпа была котелок, и в хорошем состоянии. Я сказал: «Заберите обратно свою шляпу и отдайте мне мою. – И добавил: – Верните мне пальто». Они ответили, что шляпу и пальто сожгли вместе с остальной моей одеждой. Тогда я понял, что скоро все закончится, можно было так думать, то есть довольно скоро. Позже я попытался, правда, без особого успеха, обменять котелок на картуз или на фетровую шляпу, чтобы можно было натягивать поля на лицо. Я не мог ходить с непокрытой головой, принимая во внимание состояние моего черепа. Поначалу шляпа была мне мала, но потом я ее разносил. После долгих разговоров они дали мне галстук. Он был довольно симпатичный, но мне не понравился. Когда галстук наконец прибыл, я был слишком изможден, чтобы отсылать его обратно. Все же он мне пригодился. Он был синий, с нанесенными на поле звездочками. Что-то вроде этого. Я нехорошо себя чувствовал, но они мне сказали, что состояние мое удовлетворительное. Они не сказали явно, что состояние мое такое же, какое уготовано мне на все оставшееся время, но это подразумевалось. Я лежал вытянувшись на кровати, и потребовались три женщины, чтобы натянуть на меня брюки. Они, похоже, не проявили интереса к моим гениталиям, но в последних, по правде говоря, и не было ничего примечательного. Меня и самого они не слишком интересовали. Впрочем, женщины могли бы обронить хоть словечко. Когда они закончили, я поднялся и сам завершил туалет. Мне было сказано сесть на кровать и ожидать. Все постельное белье исчезло. Меня разозлило, что они не намеревались позволить мне ожидать в привычной для меня кровати. Напротив, они вынудили меня стоять на ногах, на холоде, в одежде, которая пропахла серой. Я сказал: «Вы могли бы позволить мне ожидать в кровати до последнего». Вошли мужчины в рабочих блузах с молотками в руках. Они разобрали кровать и части унесли. Одна из женщин последовала за ними и вернулась со стулом, который поставила передо мной. Здо́рово я разыграл негодование. Но чтобы еще нагляднее показать им, насколько я зол на них за то, что они не дали мне остаться в кровати, я пинком отправил стул в полет. Вошел мужчина и знаком велел мне следовать за ним. В фойе он протянул мне на подпись бумагу.

– Что это, – спросил я, – охранная грамота?

– Это расписка в получении одежды и выданных вам денег.

– Каких денег?

Тогда они и дали мне денег. Подумать только, я чуть было не ушел без гроша в кармане. Сумма была небольшой по сравнению с другими суммами, но мне она показалась большой. Я смотрел на знакомые предметы, что служили мне спутниками на протяжении бессчетных, но вполне сносных часов. Например, табурет, самая дорогая вещь. Вспомнились долгие послеполуденные часы, что мы провели вместе с табуретом, ожидая, пока придет мое время идти в кровать. Иногда я чувствовал, как меня захватывает его деревянная жизнь, и сам точно становился старой деревяшкой. Подумать только, в нем было предусмотрено отверстие для моей кисты. Или вот еще оконное стекло, и островок на нем, лишившийся матового покрытия, к которому я приникал глазом в часы душевного расстройства, и почти всегда не напрасно.

– Премного благодарен, – сказал я, – но существует ли закон, запрещающий вам вышвырнуть меня вон голым и без средств?

– В долгосрочной перспективе это повредит нашей репутации.

– А нет ли способа подержать меня здесь еще немного, я бы хотел оказаться полезным.

– Полезным? Вы действительно хотели бы оказаться полезным? – Он продолжил, помолчав: – Если бы они думали, что вы действительно склонны предоставить себя в их распоряжение, то они бы вас не отпустили, я в этом уверен. – Сколько раз я говорил им, что хочу быть полезным, не буду даже повторяться. Какую же слабость я ощущал!

– Эти деньги, – сказал я, – может быть, они заберут деньги обратно и подержат меня здесь еще немного?