Первая любовь

Она представила, как перехватывают Юлькины письма, какому глубокому, разностороннему анализу подвергаются Юлькины отчаянные вскрики, и испугалась за нее.

– Юлька, – сказала она, – не пиши глупостей больше. А чувство долга – это прекрасно. Когда вы поженитесь, ты поймешь, как это надежно, как спокойно иметь мужем человека с чувством долга. Для мужчины это первейшая доблесть.

– Чепуха, – резко сказала Юлька. – Я думала над этим. Долгом человека вяжут.

– Глупости, – сказала Таня. – Но даже если принять твои слова за истину, так, наверное, хорошо, что есть нечто, побуждающее человека ухаживать за больным, кормить стариков, беречь детей.

– Только любовь вправе побуждать, – ответила Юлька и так взмахнула стопкой, что тетради разлетелись во все стороны.

Они отлавливали их вместе. Юлька ползала на коленках по тротуару и подавала их Тане пыльными, не отряхивая, с каким-то пренебрежением.

– Ну за что ты их так? – спросила Таня.

– Полное собрание сочинений лжи! – сказала Юлька презрительно.

– Как же тебе не стыдно! – возмутилась Таня. – Я когда-нибудь от тебя требовала лжи?

– Правды тоже не требовали. А напиши я вам, что не люблю школьную литературу, что бы вы мне поставили?

– Я бы сказала, что ты кривляешься!

– Конечно, кривляюсь, – вдруг сразу согласилась Юлька. – Я «Хождение по мукам» люблю и пьесы Горького… И Маяковского тоже.

– Слава богу! – сказала Таня.

– И все равно это собрание сочинений лжи, – ткнула Юлька пальцем в стопку. – Ваш долг вдалбливать нам прописные истины, наш долг – повторять их, не думая.

– Думая! – закричала Таня.

– Я-то думаю… Только ни до чего хорошего додуматься не могу.

– И это когда ты любишь! И тебя любят!.. Юлька, а ты представь, что у тебя несчастливая любовь! Каким же тебе тогда показался бы мир?

– Я бы просто не жила, – прошептала Юлька.

– А я живу, – сказала Таня. – Временами мне ужасно плохо, но не жить… Это мне не приходило в голову.

Юлька молчала.

– А ты представь: ничего у меня в жизни нет, кроме несчастливой любви. Ни мамы, ни школы, ни вас, ни долга… Но я, Юлька, всем этим повязана, и это меня держит. Кстати, очень надежно, девочка.

Юлька мотала головой.

– Это же не может быть у всех одинаково, – говорила она.

– Не может, – ответила Таня. – Конечно, не может. Но если ты будешь помнить, что, кроме Романа, есть на свете мама, брат, люди, книжки, кино, то, честное слово, и Роману и тебе будет от этого лучше. И учиться надо, чтоб, во‑первых, не быть дурой, а во‑вторых, чтоб не витийствовать там, где истина – назовем ее прописная – найдена до тебя.

– И все-таки как вы живете без любви? – спросила она Таню, и в глазах ее стояли недоумение и сострадание.

А что было в глазах Миши, когда они столкнулись недавно в больнице? Таня ходила проведывать учительницу младших классов, у которой приступ аппендицита случился прямо на уроке. Миша появился перед ней неожиданно, и она ему сказала:

– Ты как черт из табакерки…

Миша захохотал:

– Узнаю тебя, родная, по литературно-историческим сравнениям… Ты прелесть. Где ты видела табакерку с чертом? – И завертелся. – Ну, как жизнь? Не вышла замуж? Впрочем, я знаю: не вышла. И знаешь – радуюсь. Каков я гусь? Это оставляет мне надежду. Хотя я не жалуюсь. Моя молодая супруга милая, простая, без кандибоберов. Чехова она знает только благодаря телевизионной пропаганде. Считает его нудным. Я с ней горячо соглашаюсь. Но если бы ты, Таня, посмотрела на меня не с таким превосходством…

Она пошла от него. Ее спина была тверда и не показывала, что Таня плачет. Плачет оттого, что уходит молодость, что человек, которого она любит, копейки не стоит – и она знает это, а ничего не может с собой поделать.

Таня выходила из больницы плача, и вслед ей говорили: «Вот еще кто-то умер… Год беспокойного солнца, мрут как мухи…»

В больнице удобно плакать над самим собой. В больнице слезы выглядят естественно…

«…И тебе нечего было сказать! – воскликнула вечером Танина мама. Давно ее не было, а тут пришла. – Ни девочке, ни ему… Нечего! Нечего! Нечего!» Таня громко, на всю мощь включила приемник. Хватит с нее этих мистических экзекуций. Не хочет она вести этот бесконечный разговор-спор с мамой, которой нет. Не хочет! Надо было разговаривать раньше… Тогда, тогда… В ее десятом классе.

– Ты помнишь мальчика, который в десятом классе возил меня на велосипеде?

«Коля Рыженький? Ты всем повторяла: «Рыженький – это фамилия, Рыженький – это фамилия…»

– А помнишь, как ты злилась? У человека должна быть высокая цель. Крутить целый день педали – безнравственно… А мы были влюблены… И единственное наше пристанище было – велосипед… Какое это было счастье – ехать с ним на велосипеде… Он целовал меня в затылок… Ты знаешь… Лучше этого ничего не было в жизни…

«Ну и выходила бы за него замуж…»

– А ты кричала… Что это за фамилия – Рыженький? Неужели можно стать Рыженькой?