Первая кровь

Слово «Рыбка» произносилась с большой буквы – это была женщина, которая имела фамилию Фишерман и преподавала у нас дифференциальные исчисления, жизненно необходимые каждому уважающему себя заборостроителю. Других подробностей этой личности память не сохранила – всё же в институте у нас было множество преподавателей, да и прошло с тех пор сорок лет. Кажется, она была относительно молодой – ей, наверное, и полтинника не исполнилось, когда она обучала наш курс, – и той ещё сукой – валила и отправляла на пересдачи недрогнувшей рукой буквально за малейшую ошибку, поскольку считала свой предмет очень важным. За опоздания к ней можно было заработать «черную метку», которая значительно понижала шансы сдать диффуры с первого раза. Я был уверен, что такой суровый подход к обучению был своеобразной местью за прозвище – Рыбка, скорее всего, была в курсе, как её называли студенты. Лично я получил у неё зачет со второго раза, а экзамен сдал на «четверку» – и считал, что мне жутко повезло.

Но уважаемая Рыбка в конце восьмидесятых уехала в Израиль и, наверное, как-то там устроилась, раз назад не вернулась. Да и лет ей сейчас было под девяносто – не тот возраст, чтобы курощать неразумных студентов разными непонятными штуками.

– Ты шутишь? Какая нафик Рыбка? – спросил я уже вслух.

– Не шутит, брат, – послышался ещё один узнаваемый голос. – Рыбка у нас сегодня.

Казах, кто ещё. Против своего прозвища Жасым особо и не возражал. Казах и Казах – кто же он, если не Казах. Как-то, уже курсе на пятом, Жасым признался, что при поступлении боялся, что кто-то сможет перевести его имя на русский – оно означало «чечевицу» и было чем-то вроде шутки то ли от родителей, то ли от более старшего поколения. Я тогда посочувствовал ему, но не спросил, в чем состоит эта шутка – и всегда жалел об том, что был ленивым и нелюбопытным. Но снова поговорить о личном нам так и не удалось – летом девяносто первого Жасым, так и не окончив аспирантуру, уехал в свой солнечный Казахстан по каким-то неопределенным обстоятельствам и в Москву не вернулся. Я же лишь надеялся, что он не заполучил там такую порцию национального суверенитета, которая была не совместима с жизнью. У граждан вновь созданных на обломках Союза стран вероятность такого исхода была очень велика.

– И ты тут, – вяло отреагировал я. – Смерти моей хотите? Сколько времени?

– Восемь, брат.

Рядом с мордой Демьяна появилось такое же круглое, но в целом благородно-восточное лицо Казаха.

– Орал ты знатно, – сообщил он. – Мы уж подумали, брат, что каюк тебе, надо скорую звать.

– Да, точно. Так перед смертью кричат, мне отец рассказывал, – поддакнул Дёма.

И соврал – он не мог без этого. Уличить Демьяна во лжи было сложно, врал он также естественно, как дышал, но если следовать нехитрому правилу – «не верь ничему», – то можно.

– Восемь? – переспросил я. – Ещё полчаса можно подремать.

На работу я всегда выходил в девять, а получаса на сборы – даже с учетом быстрого завтрака – мне хватало с запасом. Всё равно машина стояла под окнами.

Казах покачал головой.

– Сон, наверное, был очень плохой, брат? В девять пятнадцать у нас пары, а ехать сорок пять минут, если торопиться.

Мне очень не нравился этот разговор и не нравились мои собеседники, о которых я почти не вспоминал лет тридцать. Демьян и Жасым были слишком живыми и слишком молодыми на вид – как раз такими, какими я их помнил на первых курсах. Но они-то должны были видеть, что я уже старик? Пару месяцев назад я отпраздновал свой пятьдесят восьмой день рождения, и прожитые годы отчетливо выделялись на моем лице и на теле. Они не могли их не заметить. И не могли не понимать, что в моём возрасте о дифференциальном исчислении думать поздновато.

– Хорошо, хорошо, встаю.

Лица соседей пропали из поля зрения, я напрягся и сел. Получилось как-то непривычно легко – не чувствовалось ни ломоты в суставах, ни пивного брюха, ни давно нетренированной спины. Всё получилось в одно движение – и вот я с удивлением осматриваю окружающую меня обстановку.

Я ожидал увидеть либо свою квартиру – просторную двушку в одном из человейников Новой Москвы, которую сумел приобрести после третьего развода. Ну или больничную палату – если вспомнить, что прихватило меня на улице. Но я видел нашу комнату в общежитии, которую мы делили с Демьяном и Жасымом. И они сами никуда не делись – стояли и улыбались. Низкий и какой-то невдалый Дёма и широкий и мощный Казах, который один легко ворочал огромный деревянный шкаф, доставшийся нам от предыдущих поколений студентов. Помниться, он смог на своём горбу и без посторонней помощи протащить по лестничным маршам – лифт в общаге вечно не работал – холодильник «Юрюзань», купленный нами вскладчину по случаю ещё в сентябре.