Первая командировка

Самарин шел в далекое Задвинье. И хотя ночь была темная, к Даугаве он пробирался боковыми уличками Старого города, испытывая какое-то непривычное и странное ощущение. Еще утром, когда шел на свидание с Осиповым, он совершенно не ощущал враждебности города, его улиц, прохожих. А сейчас все в нем было напряжено ожиданием опасности, каждый перекресток, казалось, таил опасность. Самое неприятное было в том, что он не мог вывести себя из этого состояния, понимал — это нервы, но если раньше ему не раз удавалось зажимать их в кулак, подчинять воле, сейчас это не выходило, и все потому, что он знал: в этом городе находится человек, который мог в любую минуту разоблачить его.

Улица была выбелена выпавшим за день нетронутым снегом, и Самарин, чтобы оставлять меньше следов, старался ступать на прогалины или в чьи-то припорошенные снегом следы.

Самарин шел вдоль сплошной ограды палисадников, вглядывался в номер каждого дома.

Он уверенно вошел в калитку, обошел стороной рванувшуюся с цепи собаку и постучал в окно.

Вышедший на крыльцо старик молча смотрел на Самарина.

— Вам записка от Рудзита, — тихо сказал Самарин.

— Заходи. — Старик зажег коптилку, прочитал, записку, сжег ее и сказал: — Раздевайся. Будешь жить здесь. — Он стал надевать дубленый кожушок: — Посиди, я пойду твой след на улице своим притопчу.

Когда он вернулся, Самарин уже совсем успокоился и даже как-то отрешился от того, что с ним произошло.

Старик разжег керосинку, поставил на нее жестяной чайник. Спросил:

— Может, поесть хочешь?

— Спасибо, не хочу, — ответил Самарин, хотя вдруг почувствовал острый голод. Но ему не хотелось обременять старика, которого он поднял с постели, да и не хотелось разговора, который неизбежно возникает за столом.

А старик между тем не выказывал ни удивления, ни досады, ни любопытства — ни о чем его не спрашивал и вел себя спокойно, будто все именно так и должно быть. Заварив себе чаю, сел к столу.

Самарин спросил:

— Вы один живете?

— Сын мой в Красной Армии воюет с первых дней войны. Старуху схоронил в сорок втором. Легкие застудила... не выжила. А сам-то я печник, между прочим. На этой улице все печи мои. Работа есть и теперь — кладу маленькие печки, чтобы дров меньше шло. Такие вот, — он показал на пристроенную к большой печи полукруглую кирпичную приставочку. — Сам придумал, люди спасибо говорят, подкармливают кто чем... Давай-ка спать ложиться. Вам придется лечь на нижнем этаже. Соседи, знаете ли, наведываются, а они — народ всякий. Но там, не бойтесь, тепло.

Старик подошел к печке, поднял и сдвинул в сторону железный лист, какой всегда кладут перед печью, и открыл люк в погреб.

— Давай сюда коптилку! — распорядился он.

Самарин спустился в подвал. Это была самая настоящая комната с дощатыми стенами и полом. Две бочки отгораживали часть комнаты, где стояли аккуратно прибранная кровать и тумбочка.

Пожелав Самарину спокойной ночи, старик закрыл люк. Самарин не раздеваясь лег на постель и загасил коптилку. Тишина густая, непроницаемая, как и темнота. И все точно отхлынуло от него, и он заснул.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Самарин прожил у старика три дня. В ночь на четвертый, только лег спать, старик поднял его:

— Вставай, вылезай.

В комнате кроме старика были двое: мужчина и женщина. Оба в летах — под пятьдесят примерно, одеты по-крестьянски, на ногах валенки.

Самарин поздоровался с ними и ждал, что они скажут. А они смотрели на него и молча переглядывались. Потом мужчина сказал женщине что-то по-латышски, и та в ответ кивнула.

— Вид у вас не очень... уж больно у вас городской вид, — наконец сказал мужчина. — И молоды очень. — Показал взглядом на женщину и добавил: — Как муж для нее — молодой, а так надо.

— А что? Поймала молодого. Разве не бывает? — серьезно сказал хозяин.

— Одежда другая есть? — спросил мужчина.

— Я свою дам, будет по росту, — сказал хозяин.

Мужчина и женщина заговорили между собой по-латышски, потом мужчина обратился к Самарину:

— Сегодня мы вас только из города вывезем, а что потом — подумаю. Переодевайтесь скорее.

Женщина вышла из дома. Хозяин притащил одежду.

— Нижнее тоже давай, у него больно чистое, — распорядился мужчина.

Самарин оделся во все чужое. На ноги — сапоги, вместо пиджака — тяжелый рыбацкий свитер. Оглядев его, мужчина сказал:

— Снимайте часы, дайте мне. Когда можно — верну.

Вскоре они вышли на улицу, где стояла лошадь, запряженная в розвальни. Женщина разворошила сено посередине, и туда лег Самарин. Мужчина и женщина сели по бокам, и сани тронулись по рыхлому снегу.

Мужчина, склонясь к Самарину, сказал:

— Мы тут передумали — вы ей брат... младший... больны животом... возили в город к доктору. Имя ваше Индрикис Ога... Ин-дри-кис... Ога... Надо запомнить.

И весь разговор.

Теперь Самарин слышал только хруст шагов лошади по снегу и скрип полозьев, смотрел в темное небо с яркими звездами. Временами он засыпал, просыпался, снова засыпал. Ощущение времени потерялось.

Когда ему показалось, что начинает светать, повалил густой тихий снег.

Проснулся он внезапно и испуганно оттого, что прекратилось движение.