Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Эта фраза и встретившие ее «громы аплодисментов» производили хорошее впечатление. Но только наивный человек мог предположить в первой ее половине проявление «лояльности Думы» к Монарху, к его «прерогативам» и к его положению в конституции. Такого чувства наше прошлое, к сожалению, в нас не воспитало. Оно у нас было бы принято за «угодничество». «Гром аплодисментов», который встретил эти слова председателя, объясняется иначе. Муромцев после рассказывал, что ему «из сфер» дали понять, что было бы желательно, чтобы от иностранного слова «конституция» он воздержался. Это было бы такой же уступкой нерасположению Государя к этому слову, какую сделал Государь, когда для удовлетворения Думы он не произнес слова «Самодержавие», хотя прежнее вето с него было снято; депутаты уже согласились без оговорки подписать обещание с Самодержавием. Но ввиду такого намека свыше Муромцев из-за самостоятельности решил непременно слово «конституция» произнести. Гром аплодисментов приветствовал именно это. Пресса это использовала. Милюков писал 28 апреля: «Собрание, молчавшее в Зимнем дворце, разразилось рукоплесканиями по адресу конституционного Монарха. История отметит это первое выражение парламентской лояльности; деликатного и хрупкого чувства, которое можно сберечь и развить только внимательным уходом. В этом выражении дано обещание, но и постановлено условие его выполнения». Эти замысловатые слова все-таки ясны. По адресу Монарха было «молчание в Зимнем дворце». Аплодисменты были за эпитет «конституционный». Милюков говорил, что «конституционность» была условием для «лояльности Думы». Можно быть различного мнения об уместности демонстративной постановки этих условий. Но «история» не будет настолько наивной, чтобы увидеть в этом проявлении чувства «лояльности» к конституционному Государю. Предположение об этом было скоро развеяно.

Истинное значение слов председателя обнаруживается по сравнению их со второй половиною фразы, где он говорил не о Монархе, а о Думе. Было бы естественно, если бы, заявив об уважении Думы к «конституционным прерогативам» Монарха, председатель указал на необходимость полного осуществления прав, которые конституция предоставила Думе. Это было бы заявлением той лояльности Думы к «конституции», которой Дума ждала от Монарха. Если бы такое заявление было председателем сделано и вызвало бы «аплодисменты» собрания – это обнаружило бы и в нем здоровую политически атмосферу. Но этого не было сказано; а если бы сказано было, такое заявление аплодисментов не вызвало бы.

Дурной прием из «умолчания» делать произвольные выводы. Но можно ли сомневаться, что кадеты конституцию не «уважали» и «соблюдать» не собирались? Недаром председатель Думы, юрист Муромцев, говорил в своей речи не о конституционных правах Государственной думы, а о правах, истекающих будто бы из самой природы народного представительства. Конституционным законам, определявшим прерогативы Монарха, он противопоставил «естественные права народного представительства». Такова была точка зрения и апрельского кадетского съезда. Он тоже нашел тогда, что до осуществления полного народовластия ни успокоения, ни «органической» работы в Думе быть не должно. На этом состоялось примирение либеральной и революционной идеологии. По складу ума Муромцев не мог сочувствовать этому взгляду. Но здесь начиналась «политика», а в ней он шел за другими. В первый же день Муромцев символизировал будущую роль кадетов в этой Думе; революционным тенденциям Думы он в своей речи ухитрился придать благообразие «природного права».

Но эта формула была и без конкретного содержания. Права «народного представительства» определяются совсем не природой, а многими условиями, и прежде всего соотношением сил в данный момент. Говорить о «природе» народного представительства так же бесплодно, как говорить о «природе» власти Монарха. Но когда Муромцев противопоставлял «конституционные» прерогативы Монарха «природным правам народного представительства», он толкал Думу на путь явочного порядка, от которого, как председатель, должен был бы ее удержать. Его ложный шаг был, конечно, превознесен партийной прессой. «В корректных выражениях, – писал П.Н. Милюков[38], – председатель сумел вполне выразить истинную мысль собрания и основную задачу всего политического положения. За его словами почувствовал амфитеатр, почувствовали ложи, почувствует сегодня и вся страна, что отныне ключ к решению задачи находится здесь в этом зале. «Гости» и «хозяева» Таврического дворца поменялись местами».

Так сам С.А. Муромцев освящал превращение Думы из «конституционного установления» в «орган «революционной стихии». Тогда это, впрочем, замечено не было. Наверху его речью остались довольны. При дворе Муромцев получил радушный прием. На ближайшем официальном торжестве был поставлен на первое место. Но иллюзия мира продолжалась недолго.

Глава IV Ответный адрес Думы