Перунъ

Они постоянно видѣли, какъ въ природѣ изъ смерти неудержимо возникаетъ все новая и новая, молодая, радостная жизнь, и понимали, что изъ міра человѣку уйти просто некуда, и потому, когда кто-нибудь изъ близкихъ умиралъ, они устраивали по немъ веселую и шумную страву или тризну и давали ему на дорогу въ новую жизнь гдѣ ладью, гдѣ коня, и припасовъ всякихъ, и гривну на переправы возможныя, а иногда даже и жену и рабовъ. И, когда отправлялись они на ловлю звѣровую, въ путь далекій, они слушали, гдѣ играетъ птица лѣсная, справа или слѣва, и если птица играла по мысли имъ, они благодарны были ей, а противъ сердца — опасались, ибо знали они, что и въ птицѣ этой какъ-то таинственно живетъ духъ ихъ близкихъ, уже отошедшихъ отъ нихъ. И во всемъ чувствовали они бытіе божіе: и въ небѣ, и въ водѣ, и въ горахъ, и въ камняхъ, и въ деревьяхъ старыхъ, и въ звѣздахъ. И, гадая о судьбѣ своей, вопрошали они все это о будущемъ и покорно и мудро предоставляли силамъ божественнымъ то, что выше воли человѣческой. И дикой душой своей чуяли они вѣяніе силъ жизни таинственной во всемъ: и въ шорохахъ ночи, и въ шелестѣ листвы, и въ вѣщихъ крикахъ птицъ, и въ травѣ архилинъ, и во всесильной разрывъ-травѣ, и въ жуткомъ папоротникѣ. И небо — въ немъ царилъ благостный Сварогъ, Отецъ всего, — ласково улыбалось имъ, простымъ дѣтямъ своимъ, и они, полные благодарности къ богамъ за волшебный даръ жизни, «приносили имъ требы, короваи ломили, ставили брашна котѣйныя и моленое брашно то давали другимъ и сами ѣли».

И вотъ вдругъ изъ за моря, изъ далекаго Цареграда, появилась въ зеленой, безкрайной землѣ русской новая вѣра, новый богъ непонятный, странный богъ, рожденный какъ-то отъ дѣвы, а потомъ погибшій страшной смертью отъ руки жидовиновъ въ землѣ ихъ. Противны были радости людскія этому новому богу и прежде всего требовалъ онъ отъ человѣка отказа отъ той жизни, отъ того теплаго, привольнаго и веселаго міра, который онъ же самъ со старымъ отцомъ своимъ создалъ для нихъ! И многіе на Руси, запуганные разсказами о мученіяхъ нестерпимыхъ, которыя заготовилъ этотъ новый, иноземный богъ людямъ, послушались его велѣній и неподалеку отъ Кіева стольнаго, въ зеленыхъ горахъ, надъ свѣтлымъ Днѣпромъ, еще во времена князя Владиміра Красна Солнышка, стали они, спасаясь отъ міра и жизни, рыть себѣ глубокія пещеры…

Цѣлые они и ночи напролетъ, освѣщаемые тусклымъ свѣтомъ свѣтильниковъ скудныхъ, рыли они, какъ кроты, подземные ходы, уходя все дальше и дальше въ глубь земли отъ коварныхъ прелестей солнечнаго міра. Ужъ не одинъ изъ нихъ умеръ въ этой тяжкой работѣ, въ этихъ лишеніяхъ тяжелыхъ, но это не останавливало другихъ: похоронивъ подъ скорбное пѣніе павшаго въ борьбѣ за непонятное, они все рыли, все рыли, уходя въ землю все дальше и дальше, точно надѣясь, что вотъ еще одинъ ударъ тяжелой лопаты и предъ ними раскроются врата въ какой-то новый, имъ невѣдомый, міръ. А внизу Днѣпръ сѣдой шепчетъ что-то солнечнымъ берегамъ, и разливаются по поймѣ зеленой пѣсни соловьиныя, и съ хриплыми криками вьются надъ водой вольныя чайки бѣлыя. Изъ-за горы ломаными линіями выступаютъ на солнечномъ небѣ зубчатые палисады города стольнаго съ толстыми, приземистыми башнями и слышна перекличка дозорныхъ, день и ночь наблюдающихъ за страшнымъ Полемъ: не нагрянули бы часомъ степняки… По рѣкѣ сверху слышны трубы звонкія: то идетъ караванъ ладей острогрудыхъ съ товарами изъ варягъ въ греки и привѣтствуетъ стольный городъ звуками трубными…

Обливаясь горячимъ потомъ и изнемогая, усердно рылъ наряду съ другими пустынножителями и Добрынко, рыбакъ, звѣроловъ и бортникъ, нареченный жрецами новаго бога во святомъ крещеніи Андріемъ. Безъ устали выносилъ онъ изъ черной дыры и золотой песокъ, и тяжелую глину, и холодные, какъ мертвецы, камни къ устью пещеры, откуда открывался такой захватывающій душу видъ на окаянный міръ. Онъ боялся смотрѣть въ эти зовущія солнечныя дали, онъ дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ пугливой женской тѣни, которая тоскливо бродила иногда вокругъ келій: то чернокудрая, знойная Ганна-полонянка все пыталась отнять его у его новаго бога. Но напрасно!

Онъ все рылъ, все рылъ, все рылъ, все молился, все постился, все изнурялъ себя бдѣніемъ всенощнымъ…