Перстень вьюги<br />(Приключенческая повесть)

Гидроакустик Макухин сидел в своей рубке и радовался, что наконец-то они покинули опостылевшую бухту, а впереди — боевые дела, и он может написать Кате на далекий рудник, как их экипаж, просоленный с головы до пят, совершал героический поход, защищая родные берега. Возможно, придется пробираться по минным полям и между стоящими на внутреннем рейде кораблями противника. А это всегда очень опасно. Подводник и в мирное время, и особенно в дни войны — профессия героическая. И от ощущения своей постоянной причастности к героическому у Макухина сладко замирало сердце.

Он думал о Кате, ему казалось, будто в последних письмах она подобрела к нему, даже вспомнила о его дне рождения и поздравила, о Бубякине больше не справлялась. И хотя война только разворачивалась по-настоящему, конца ей не видно было. Иннокентий думал о том, как вернется на рудник, какие подарки привезет Кате, матери, сестренкам. Он мучительно решал важный жизненный вопрос: вернуться ли после войны на свой экскаватор или же остаться на флоте. Можно и в торговый флот податься. Трудно будет без моря. Он вдруг понял, что больше всего на свете любит море и горы. Эти две стихии порождали представление о безграничной свободе, а свободу Макухин очень ценил, так как нрава был независимого, гордого. Если Катя согласится выйти за него замуж, он, конечно же, останется на руднике. А если не согласится… будет скитаться по морям, заглушая тоску, и никогда не женится…

А за бортом по-прежнему бесновался восьмибалльный норд-ост, небо плотно соединилось с клокочущим морем. Макухина еще ни разу не укачало, он не был подвержен морской болезни. Бывало, другие матросы лежат в лежку, а он как ни в чем не бывало ест из котла макароны с мясом. Слабонервный трюмный Алферов кричит со злостью: «Перестань лопать! И так все кишки выворачивает…»

Сейчас лодка прыгала в волнах, зарываясь в воду носом, а Макухину представлялось, будто он крутится на своем экскаваторе. Носовая качка убаюкивала, и Кешка непроизвольно стал подремывать, хотя и боролся со сном из последних сил. «По морям, по волнам… По морям, по волнам… Нынче здесь — завтра там…» Ему было так мирно и покойно. Опять цвела перед глазами таежная кашкара, журчали прозрачные ручьи и куковала в чаще кукушка. До сих пор во сне он всякий раз возвращался в свое детство: кроваво-золотые зори над тайгой, над Забайкальскими горами, знакомые ягодные места. Бывало, Кешка с отцом отправлялись в тайгу. У бати было ружьишко. Вот они и охотились понемногу. Держались глухих мест. Отец тоже работал на руднике. Мать вела хозяйство. Экскаватор сразу же поразил Иннокентия своей мощью. Еще школьником он мог часами наблюдать, как зубастый ковш с яростным грохотом вгрызается в породу, а отец словно играет могучей машиной, заставляя ее подчиняться малейшему движению своих пальцев. Многотонная металлическая стрела легко плывет туда-сюда.

Полюбил Кешка этот красивый труд и сам стал экскаваторщиком. Сменил отца на машине. А теперь батя опять вернулся на экскаватор. Война. Молодые воюют, а старики трудятся.

Шумят и шумят сосны, навевая воспоминания о прошлой мирной жизни. Зачем она, война, людям?…Стоит Кешка на высоком угорье у излучины каменистой реки своего детства Читинки. А внизу — тайга, тайга, и нет ей конца, как нет конца жизни.

Макухин спал и не спал. Он понимал, что лодка идет в надводном положении и прослушивать море не нужно, так как сигнальщики ведут наблюдение за акваторией, и в то же время находился за тысячи километров отсюда, в своих суровых сибирских краях. На соснах прыгали белки, пощелкивая орехами. Сохатый стоял, прислушиваясь к чему-то, внезапно скрылся в зеленой чаще деревьев.

Иннокентий любил эти «зеленые сны» сквозь дрему. Мир казался устойчивым, все в нем было, в этом мире, все кончалось без ущерба Макухину. Все дни заканчивались для него благополучно, как по расписанию. Но разве мог он заглянуть в сегодняшний или в свой последний, завтрашний?..

В отсеках каждый был занят своим делом. Рулевой Сенцов, флегматично положив руль на борт, докладывал командиру показания репетитора компаса.

Курс был проложен штурманом Дударевым с таким расчетом, чтобы избежать встреч с катерами противника. Поход продолжался уже вторые сутки, за это время никаких встреч не произошло.

И все-таки Зуев нервничал: боялся, что какая-нибудь случайность задержит продвижение к цели. В мирное время, когда приходилось совершать учебные походы, лодка Зуева всегда занимала первое место, экипаж получал благодарности от высокого начальства, и это стало как бы нормой. Командир гордился своим экипажем, экипаж гордился своим командиром. Но сейчас шла война, и любая случайность могла привести к трагическим последствиям.

Зуев с напряжением ждал соприкосновения с минными полями противника. Сквозь эти поля, сплошную завесу из мин, предстояло пробраться…

Но их подстерегала совсем иная неожиданность.

— На румбе сто пятьдесят… — выкрикнул рулевой.