Перстень с печаткой

Шликкен в задумчивости стал ходить по комнате.

— Посмотрите как следует на этот перстень, — проговорил майор. Кальман поднял голову. На ладони у Шликкена сверкал толстый перстень с печаткой. Кальман сразу узнал его. Это был перстень Хельмеци.

— Его вес сорок граммов. Им можно сильно ударить. Если я поверну эту золотую сирену — или Монику, как я ее называю, — вот таким образом, как сейчас, — видите, — то это значит, что я нервничаю, потому что ответ ваш не удовлетворил меня.

Кальману показалось, что такая напыщенная манера Шликкена не больше как поза, а в действительности он расчетливый и беспощадный человек. И снова он подумал о том, что ему нельзя бояться. Разумеется, очень легко сказать: «Не бойся!» А что ему делать, если он не сможет вытерпеть боль?

— Вы можете убить меня, — проговорил Кальман глухим голосом, — но я все равно не смогу ничего добавить. Знаете, когда я был ранен под Урывом…

Шликкен театральным жестом поднес руку ко рту и, словно обращаясь к перстню, заговорил, прервав Кальмана:

— Спокойствие, Моника, спокойствие! Друг наш расчувствовался на мгновение. Давай-ка послушаем его. — Он взглянул на свою жертву. — Итак, продолжайте; очевидно, вы сейчас расскажете о том, как получили Железный крест?

— Мне нечего больше сказать, — промолвил Кальман.

Майор деланно рассмеялся и, подойдя к окну, посмотрелся в стекло, как в зеркало.

— Надеюсь, вы это не серьезно? — Затем, повернувшись к Курту, Шликкен приказал ему, чтобы тот привел женщину за номером три. Шофер удалился. А майор, напевая что-то, прохаживался по комнате. Он так припечатывал каблук к полу, точно отрабатывал парадный шаг. Вышагивая так, он разглагольствовал о пагубности лжи. Кальману надоело его философствование.

— Господин майор, чего вы от меня хотите? — спросил он.

Шликкен остановился у сейфа.

— Откровенных ответов. Вы должны ясно понять, что сейчас война. Я все подчиняю интересам германского рейха.

— Да, но я за германский рейх пролил кровь, сражаясь за него, стал инвалидом.

— И получили Железный крест… — На этот раз в голосе майора уже не чувствовалось издевки.

Курт ввел в комнату Рози. Когда она увидела Кальмана, то на мгновение остановилась, потом с опаской приблизилась нерешительными шагами. Она не смела взглянуть на него.

— Подойдите-ка сюда, милочка, — сказал Шликкен. — Станьте вот здесь, рядом со мной, вот так, прекрасно. Взгляните, пожалуйста, на этого молодого человека. Вы знаете его?

— Знаю, — произнесла она тихо. — Это Пали, садовник. — Рози откинула назад волосы, нависшие на лоб.

Шликкен кивнул.

— И будьте любезны, скажите, что вам известно об отношениях Марианны Калди и Пала Шубы.

— Простите, я… — начала было Рози, но снова замолчала; потом, повернувшись к Кальману и, словно собравшись с духом, сказала: — Дорогой Пали, не сердитесь, но я рассказала, что вы были любовником барышни. Я вынуждена была…

— Так. И откуда вам это известно? — допытывался Шликкен.

— Знаю, — проговорила кухарка, пожав плечами. — Я видела, как они миловались…

— Это неправда! — запротестовал Кальман. — Стыдитесь! — возмущался он, думая о том, что Марианна сумела спастись и никто не сможет доказать их связь.

Рози пришла в замешательство; она беспомощно смотрела на майора. А тот уже отвернулся от нее.

— Итак, Рози лжет, — сказал он Кальману. — Это, конечно, весьма прискорбно. — Затем обратился к кухарке: — Ну, не тряситесь же так. Возьмите, пожалуйста, конфетку. И не благодарите. Я даю ее вам от чистого сердца. Можете идти. Курт, проводи ее, — произнес он по-немецки, — и приведи женщину под номером один.

Когда шофер и Рози вышли, Шликкен присел на край стола и сказал:

— Я не признаю в игре ничьей. А вы?

— Я не люблю играть в шахматы.

— А я люблю. Ведь и жизнь не что иное, как серия захватывающих партий… Вообще же вы решительно нравитесь мне. Интересный тип… Как вы думаете, где может скрываться фрейлейн Калди?

— Господин майор, поверьте, я не знаю. А что я был любовником барышни — это болтовня… Как можно представить себе, чтобы такая интересная девушка, как барышня, вступила в любовную связь с инвалидом войны, эпилептиком?

— Вот об этом-то и речь, Шуба! Это как раз то, что смущает меня. Во-первых: почему вы отрицаете эту связь, хотя ничего преступного в ней нет? И во-вторых: чего ради Марианна Калди вступила в связь с калекой? Ведь вы, по сути дела, калека.

Даже много лет спустя Кальман не раз задумывался над тем, как он сумел сдержаться и не выдать своих чувств, когда Курт с помощью эсэсовца буквально втащил в комнату Марианну. Он ощущал на себе взгляд болотно-зеленых глаз Шликкена, наблюдавшего за каждым его жестом, за каждым еле уловимым изменением в лице. Ошеломленный, смотрел Кальман на истерзанную девушку.

Марианна, наверно, была еще больше ошеломлена, чем Кальман. Запавшие и оттененные синими кругами глаза выражали страдание. Майор поднял стул, стоявший у стола, и легко поставил его посредине комнаты, метрах в двух от Кальмана; затем кивнул девушке, чтобы она села.