Перстень Люцифера

День спустя — новое сообщение: после ночной бомбардировки в районе Камбре перешли в наступление Первая и Третья английские армии, которые 28 сентября уже форсировали Шельду. В тот же день к северу от реки Лис атаковали немцев войска Фландрской группы армий. А 29 сентября в районе Сен-Кантена и Ла Фера начали наступление Четвертая английская и Первая французская армии.

Несмотря на привычный официальный оптимизм газетных сообщений о мужестве и стойкости немецких солдат, которые в ближайшие же дни остановят продвижение врага, о неимоверных потерях необстрелянных американцев и уже измотанных в предыдущих боях французов и англичан, берлинцам было ясно, что мировая война завершается, и завершается она поражением Германии...

Да, богиня победы Виктория, которая украшала собой Бранденбургские ворота на Парижской площади Берлина, в очередной раз отвернулась от немцев.

В 1807 году эта медная красавица вместе со своей колесницей, которую мчали от победы к победе четыре медных коня, по приказу Наполеона Бонапарта была бесцеремонно сдернута с Бранденбургских ворот и увезена победителями в Париж. Прошло семь долгих лет, и доблестный фельдмаршал Блюхер вернул ее Пруссии. Она вновь была торжественно водружена на свое прежнее место. Но, видно, не нравится Виктории в Берлине. Куда же ее на этот раз увезут победители — в Париж? Лондон? Нью-Йорк? А главное — кто вновь вернет Победу Берлину? Появится ли в Германии новый Блюхер? И нужен ли он? Может, немецкий народ не столько нуждается в новом фельдмаршале, сколько в мясе, масле и яйцах?

Но как бы там ни было, а поражение лишало Германию всего. Это не вызывало никаких сомнений.

Над Берлином тяжелой серой тучей висело тоскливое ожидание неизбежного конца.

Мрачно смотрели на лысеющие осенние деревья стоящие вдоль аллеи Победы в Тиргартене мраморные бранденбургские маркграфы и прусские короли.

Обезлюдели торговая Лейпцигер-штрассе с ее роскошными универсальными магазинами Вертгейма и Гица и бойкая Кёнинг-штрассе с величественными зданиями Ратуши и Окружного суда. Даже Унтер-ден-Линден, излюбленное место гуляния берлинцев, и та выглядела пустынной. В этот серый осенний день здесь было тоскливо и тихо. Только шелест последних листьев на ветвях столетних лип, четырьмя рядами прорезающих улицу, всхлипывающие гудки редких автомобилей да скрип тележек, на которых катились по тротуару обрубки искалеченных на войне солдат. В отличие от берлинцев, которым удалось сохранить ноги, обрубки двигались с такой стремительной поспешностью, словно больше всего в жизни опасались куда-то опоздать.

Пропуская вперед очередную тележку, Ковильян слегка придержал за локоть своего спутника. Тот, сверкнув моноклем, брезгливо посмотрел сверху вниз на калеку.

— Битте, битте.

У него было круглое розовое лицо и воинственно вздернутые вверх усы а-ля кайзер Вильгельм. По цвету физиономии и по небольшому плотному брюшку нетрудно было догадаться, что он, конечно, не фронтовик, а тем более не живет постоянно в Берлине. И те и другие, то есть берлинцы и фронтовики, отличались землистыми лицами и тощими фигурами. А такие упитанные мужчины чаще всего встречались среди тех, кто служил фатерлянду на тучной Украине, откуда в Германию прибывали эшелоны с продовольствием, где немецких солдат не травили газами, не разрывали на куски артиллерийскими снарядами, не давили танками, не кололи штыками, а давали возможность досыта наесться мясом и салом.

И действительно, хотя человек, который шел сейчас рядом с Ковильяном по Унтер-ден-Линден, был в штатском, он тем не менее служил в германских оккупационных войсках и приехал по интендантским делам в Берлин из Киева.