Перстень Иуды

– А Учитель торжественно въехал в Иерусалим на осле, народ встречал его с ликованием, пел ему осанну, и все говорили: «Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского!»[28] Его знал весь город! И свои чудеса он творил открыто, на глазах у всех, и жил не скрываясь! И в окружении учеников ходил по городу, и спокойно гулял в Гефсиманском саду… А когда пришли, чтобы взять Иисуса Назорея, он сам обозвался дважды: «Это Я»[29]. И сказал еще: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня; каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня»[30].

Так скажи: зачем мне было его целовать?! Меня облыжно сделали предателем, и уже две тысячи лет у меня болит душа! А тебя совесть не мучает… Хотя ты не одного предал, и не двоих…

– А я-то кого предал?! – с искренним возмущением вскинулся Аристарх.

– Да всех и не сочтешь… Своего начальника Бортникова в Ростове… Своего коллегу Липникова уже в Москве, на курсах… Инженера Рагозина, машиниста Сивоплясова, рабочих Малинова и Ракитина…

– Подожди, подожди, это же враги народа!

– Невиновные они, и ты это знаешь… А их и бичевали, и распяли…

– Ты что?! Кого распяли?!

– Ну, по-другому казнили… И таких десятки…

– Выходит, ты знаешь все, что было? – спросил Аристарх. – А что будет тоже знаешь? Со мной?

Лицо на стене начало расплываться.

– Перстень принесет тебе удачу… Вначале… А потом у тебя появится могущественный покровитель, у которого будет фамилия, как у меня имя… Ты высоко вознесешься… Десять лет будешь благоденствовать, а потом – все, как обычно!

– Подожди, что значит «как обычно»?

Но лицо исчезло. На стене по-прежнему хаотически выделялись пятна плесени и сырости.

Когда Татьяна зашла в комнату, муж спал при включенном свете. Гимнастерку и нательную рубашку он снял, но на остальное, видно, не хватило сил. Так и лежал на чистой простыне в галифе и сапогах, широко раскинув руки, на волосатой груди скалил морду лев с перстня, продетого в черный шнурок.

«Господи, – подумала Татьяна, внимательно рассматривая мужа, – что же он такой страшный?! Как этот ужасный лев… Черты лица правильные, все на месте, но откуда берется это безобразие? Может, душа так отражается? А ведь стало хуже, чем раньше…»

Внезапно глаза Аристарха открылись. От неожиданности она вскрикнула и отпрянула назад. Он смотрел на нее, не шевелясь и не произнося ни слова.

– Где он? Ты его видела?

– Кого?

– Этого, Иуду?

– Ты что, Старх… Ты просто выпил много!

Муж не сводил с нее пристального тяжелого взгляда. Рукой он гладил перстень с черным камнем.

Татьяна не выдержала и тихо произнесла:

– Что ты его на груди таскаешь? Верующие там крест носят, а ты эту ужасную морду…

– Я не верующий. Я солдат партии. И носить перстень на руке у нас не принято. И я не пьян, запомни, я его действительно видел!

– Ты же спал. И видел что-то во сне…

– Я и сам иногда не пойму, сплю или бодрствую. И где страшнее, там, во сне, или здесь, наяву, – не знаю.

Он помолчал, по-прежнему не шевелясь и испытующе глядя на жену.

– Прав был Бортников – страшный я, когда не улыбаюсь?

– Что ты, что ты! – смутившись, затараторила Татьяна. – Я к тебе уже привыкла. Разве это главное?

Но он будто не слышал ее и продолжал:

– Я знаю, что страшен. Но виноват ли в том? Оно изнутри идет, ничего не поделаешь… Устал!

– А ты поспи, отдохни, а завтра…

– Устал улыбаться. Устал изображать веселого и доброго человека. Я не люблю их всех. Танька, мне иногда кажется, что внутри у меня огонь ненависти. Пламя! И я его все время гашу. Но если оно вырвется наружу… Натворю лиха немало! И Иуда меня этим укорил. Он чувствует все и знает будущее…

Татьяне вдруг стало жаль мужа. Хотелось чем-нибудь помочь, поддержать ласковым словом. Но чем, как?

– Старх, миленький, а может, тебе к докторам сходить? Здесь, в Москве, говорят, такие специалисты…

Лицо его исказилось и стало еще страшнее. Сунув руку под подушку, он выдернул свой короткий наган, прицелился в жену.

– Дура! Кому я говорю, кому рассказываю?!. А ну, кругом!

– Старх, Старх, ты что делаешь!

– Кругом, я сказал! Руки назад!

Он вскочил с кровати, сильным рывком развернул Татьяну спиной к себе, толкнул.

– Вперед! Шагай вперед, я сказал!

Она зарыдала.

– Что с тобой, Старх?

Сделав несколько шагов, она уткнулась в стену. Визжалов поднял наган и упер ствол ей в затылок.

– Бах! – громко сказал он и сильно ткнул жену револьвером, так что она ударилась лбом.

– Вот так надо, – сказал он, то ли Татьяне, то ли самому себе. – Мордой в стену. А ее обить сосновой доской… Или лучше толстой резиной!

Опомнившись, он быстро спрятал оружие в карман галифе.

– Чего ревешь, дура? Пошутил я…

Пошатываясь, Визжалов подошел к кровати, упал на нее лицом вниз и сразу же захрапел.

А Татьяна погасила свет и долго сидела за столом, подперев голову рукой. Потом осторожно легла рядом, стараясь не касаться его тела.

Глава 3 Перестановки в аду 1936 г. Москва

– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!