Перст судьбы

Четыре года учебы напоминали монотонное движение веревки, намотанной на колодезный ворот, движение которой монотонно и в чем-то бесконечно. И, вытягивая ведро, никогда не знаешь, сколь многое удалось зачерпнуть со дна. Вращалось Колесо Судьбы – я познавал премудрости магии. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я научился создавать мираклей, способных не только обманывать зрение, но и наносить удары, читать тексты и похищать из покоев нужные вещи.

Как-то Великий Хранитель сказал, что не знал ученика сильнее и восприимчивее меня, но моя строптивость разрушает мой Дар, потому что сильнее меня. Я услышал только первую часть его фразы, проигнорировав вторую. Подростки всегда самонадеянны, от похвалы я еще больше окрылился, упрек же посчитал своего рода комплиментом и не позволил себе понять сказанное Кроном.

А потом Крон показал, как вшивают в тело нить Судьбы, и меня едва не стошнило. Прошло еще два года, прежде чем я научился извлекать нить Судьбы и самостоятельно вшивать ее в тело.

Он был сильным магом, Великий Хранитель, но плохим учителем, полагавшим, что ученику не надо ничего объяснять заранее, что лишь по достижении нужного уровня мастерства стоит посвящать непосредственно в сам смысл учения. Может, с кем-то и стоило идти таким путем, но мой ум не терпел недомолвок.

За свои ошибки я рассчитался сполна.

Глава 7. Эдуард, Первый наследник

Стояло лето, пора созревания хлебов. Мы поехали с Эдуардом на охоту. Мне исполнилось четырнадцать, и я воображал, что постиг все премудрости магии. Я уже не чувствовал себя ребенком – Первый наследник Эдуард, наш отец король Эддар, даже Великий Хранитель – все разговаривали со мной на равных. Во всяком случае, так мне казалось. Лишь матушка да Марта относились ко мне как к подростку. А Тана постоянно подлизывалась, чтобы заполучить очередного миракля в виде собачонки или ручной птицы – обычных собачек и птиц она не жаловала за своеволие. А еще она обожала миракли карликов шутов. Они были так совершенны, что могли не только слышать и видеть, но и рассказывать об увиденном. С их помощью она шпионила за подружками и служанками, чтобы потом шантажировать и держать их в руках. Мне ее страсть в столь юном возрасте управлять другими казалась забавной, а Лиам злился, когда она доводила подружек и фрейлин до слез, раскрывая перед всеми их мелкие и стыдные тайны. Эмпат Лиам чувствовал их обиды, унижение и боль, но его упреки лишь раззадоривали Тану и веселили. «Это же глупо – обижаться. Но если им нравится, то пусть обижаются. Это же так интересно», – смеялась она.

Я не любитель стрелять птиц или зверей ради развлечения, Эдуард – тоже, и в тот день мы никого не убили. Было жарко, несмотря на то, что недавно прошли дожди, выцветшее небо подернулось сероватой дымкой, мы ехали шагом по дороге через поля, и Эдуард внезапно спросил:

– Ты считаешь меня слабаком, Кенрик?

Я удивился такому повороту разговора. Эдуард был старшим, Первым наследником. И что бы я о нем ни думал – он, разумеется, во всем должен был превосходить меня, хотя бы на людях.

– Глупый вопрос. – Я попытался ускользнуть от ответа.

– Тогда в Элизере я сумел лишь броситься с оружием на бугая, но не остановил его. И едва не умер. А ты нас всех спас.

– Мне повезло.

– Знаю, что я слишком слаб и снисходителен.

– Просто ты добр. Для короля не самое большое достоинство. Но его можно подправить – рассудительностью советников и жесткостью канцлера.

– Это Лиам-то жесткий?

– Лиам умен и справедлив, ему хватит твердости охранить казну от твоих чудачеств. Я создам армии мираклей, которые защитят наши границы. Ты будешь отличным королем, тебя прославят стихопевцы Гармы. Даже сладкоголосые льстецы из Флореллы будут в восторге от твоих чудачеств.

Брат в этот миг походил на бога счастья, каким его рисовали на старых фресках Домирья. Сероглазый, с золотыми кудрями, ореолом реющими вокруг головы, с мягкой, чуть печальной улыбкой и каким-то странным светом в глазах – как будто каждого он хотел одарить сочувственным взглядом и отсыпать каждому в ладонь горсть золотых. Но он зачастую забывал, что кто-то должен в поте гнуть спину, чтобы золотые сыпались звеня в бронзовые сундуки нашей казны.

В детстве Эдуард никогда не доедал свой завтрак – непременно прятал несколько ванильных сухарей, кусочек сыра, а если подавали сладости на десерт – то и марципан. А потом выносил все это во двор и раздавал детям прислуги. Они в это время всегда старались появиться во дворе, зная, что в этот час непременно получат вкусняшки. Все это называлось «дары Эда». Он и меня пытался приучить к подобной щедрости. Но я морщился и отвечал, что могу только швырнуть кому-нибудь в глаз кусок сахара, а не положить его на ладонь. Если Эд меня сильно донимал, я отдавал ему свой марципан или орехи и бурчал: «Корми их сам, у тебя это лучше получится».

– На что ты намекаешь? – Эдуард рассмеялся.

– Во мне хватит жестокости на нас двоих. Так что оставайся, каким был – добрым слюнтяем королем. Тебя будут любить даже после смерти.