Перо фламинго

Лавр Когтищев… Не выходит из головы из-за таинственных фотографий. Сердюков все же изъял их у автора в интересах следствия, показал знающим людям. Ни у кого не вызвало сомнения, что снимки подлинные. Но право, диковинные, и совершенно невозможно даже предположить, что получены они естественным образом. Фотографировали живого веселого молодого человека у подножия пирамид, а вышел умирающий в язвах. Перед фотокамерой позировала хорошо одетая дама с молодым человеком, а вышло изображение двух странных голов в песке на фоне неизвестных исторических построек. Все же тут кроется обман, мистификация, умелая, продуманная.

Хорошо, а если не он. Предположим, это благопристойный Аристов. Но зачем ему делать вдовой свою сестру? Да и так ли она несчастна? Нехорошо мешать людям переживать свое горе. Но все же для порядка надо попытаться снова переговорить с каждым в доме Соболевых.

Следователь долго ждал, пока швейцар отворит дверь, примет шинель. Потом горничная, пугливо сверкая огромными глазами, поспешит доложить господам о приходе полицейского. Потом снова томительное ожидание в гостиной. Муторно, тягостно пребывать в доме, где только что лежал покойник. Шторы задвинуты, на зеркалах черные покрывала. Наконец, шаги. Кто же примет его?

В открывшейся двери показалась фигура Серафимы Львовны. Хозяйка дома несколько помедлила, но затем вошла довольно твердым шагом.

– Сударь, кажется, на кладбище вам ясно дали понять, что ваши визиты неуместны и жестоки. Разве вы не видите, что мы не в состоянии давать вам ясные и точные пояснения? Что и я, и мой муж, и наша невестка, мы все в невменяемом состоянии…

– Сударыня, пусть я покажусь вам грубым, жестоким и невоспитанным, но позвольте мне заметить, что в данный момент, вы рассуждаете вполне здраво. Я вижу перед собой человека, который всеми силами пытается мешать следствию. К чему бы это, спрашиваю я себя? Неужто мать замешана в убийстве единственного сына или она знает истинного убийцу, но желает скрыть правду? – следователь, словно острым клювом, клевал Соболеву словами и слегка придвинулся к ней, будто собирался арестовать и вести в дом предварительного заключения.

– Да вы в своем ли уме! – закричала Серафима Львовна, и самообладание и гордость покинули её. Она заплакала навзрыд. – Как же мне терпеть этот ужас! Я не знаю, почему я еще жива после смерти Пети, а вы смеете терзать меня чудовищными нелепыми обвинениями! Да как вас земля носит! Почему вы не задохнулись своими мерзкими подозрениями!

– Вот-вот! – с удовлетворением заметил следователь. – Видите, как можно посмотреть на дело со стороны? Это вам обвинения кажутся нелепыми и чудовищными. А человеку постороннему все подозрительно. Неужели, неужели вам самой так не кажется? Неужели вы ни на миг не задавали себе вопроса, отчего умер ваш сын? И кому выгодна его стремительная смерть? А?

Сердюкову пришлось слегка изогнуться, чтобы попытаться заглянуть в лицо своей собеседнице. Госпожа Соболева вдруг страшно побледнела. То ли от последних произнесенных следователем слов, то ли от перенесенных переживаний.

– Как вы ужасно говорите, словно режете ножом, – прошептала она. – Впрочем, воля ваша, вы, возможно, правы. Я не знаю, что говорить вам…

– Вы уверены, что Зоя Федоровна питала к вашему покойному сыну подлинные чувства, что она не имела никаких иных намерений, нежели намерение счастливо жить с ним в законном браке?

– Разумеется, она любила его, и любила искренне. Уж поверьте мне! Женщину трудно обмануть, когда она встречает истинное чувство. Нет, Зоя любила Петю, а он от неё так просто был без ума!

При этих словах она подавила подступившие слезы, взяла себя в руки и с усилием приготовилась к дальнейшей беседе.

– А племянник вашего мужа, он мог иметь планы на наследство?

– Разумеется, Лавру достанется приличная сумма от моего мужа. И он давно об этом знает. Но право, к чему ему Петино наследство, он теперь такой модный фотограф, у него солидные гонорары. Он не сирота, как прежде.

– Сирота мог всю жизнь терпеть и ненавидеть. Жаждать уничтожить того, кто отодвинул его на вторые роли, лишил дядиного внимания и любви, – осторожно предположил полицейский.

– Тогда ему надо было бы убить прежде всего меня, и не сейчас, а двадцать лет назад, – резонно заметила Соболева.

– Но тогда он был ребенком.

– Тогда он был несчастным ребенком, а теперь он взрослый человек. Да, возможно, он испытывал иногда что-то вроде ревности к Петру. Но я уверена, что он любил его как младшего брата.

– Хорошо, оставим это. Быть может, ревность, тайная страсть к Зое Федоровне?

Соболева вздрогнула. Как иногда бывают проницательны эти полицейские!

– К Зое трудно не испытывать чувства влюбленности. Да, наверно, и Лавр мечтал покорить её сердце. Но она предпочла моего сына. Что из того? Лавр может получить любую женщину, которую пожелает.

– Стало быть, вы уверены в том, что Лавр неравнодушен к Зое? И Петя знал об этом?

– Об этом догадывались все, но зачем мутить воду, подогревать ссору между молодыми людьми, вносить смятение в душу девушки?

– Быть может, она сама того желала?