Перл

А где-то позади, играя скучную роль покинутого супруга, оставалась моя мама; она старательно притворялась, что не видит, куда я подевалась, и напевала надтреснутым голосом: «Он мчался вперед и он мчался назад, на север скакал и на юг», носилась по всему саду из угла в угол в резиновых сапогах, а потом находила меня и специальным строгим тоном пела партию супруга:

Что же ты бросила земли и дом,
И муженька своего?
Деньги расшвыривая за окном
Для развеселых цыган, о!

А я демонстративно вскакивала на ноги, упирала руки в бока и пела в ответ:

Мне наплевать на земли и дом,
На муженька своего!
Деньги — пустое, когда за окном
Толпа развеселых цыган, о!

Мне годами не приходило в голову, что любимая песня моей мамы посвящена побегу из дома, в который не берешь с собой ничего, даже обувь. И даже когда муж ищет тебя повсюду, скачет на север и юг, на запад и на восток, ты отказываешься от него. Зачем тебе вся эта чепуха? Зачем тебе простыни, туфли, деньги, высокие перины, золото? Зачем, если можно просто лежать в траве и слушать дивные песни?

Если бы я могла снова разыграть всю эту песню, я бы разыграла ее — с реквизитом и костюмами, я бы выгрызла ее из-под их идеальной террасы, из-под корней на давно исчезнувших грядках и скелетов похороненных бентамок, я бы пела, пока не окажусь в том поле и не встану перед собственной матерью, и не потребую ответа за ее побег.

Как ты могла оставить свои земли и дом? Свою дочь? Своего крохотного сына?

Я бежала к ярмарке с пыльцой в глотке, с полным носом запахов дизеля, попкорна и хот-догов, я думала о Сюзанне, которая катается с новыми знакомыми на «летающей колбасе», третьей в маленькой машинке и единственной не местной, и размышляла. А вдруг она испугалась, но постеснялась в этом признаться? Хорошо ли ее приняли, решился ли кто-то похвалить ее прическу или одежду, как обычно делают девочки, когда хотят с кем-то подружиться? Как я ее нарядила в тот день — правильно или нет? Ей понравилось, как я ее заплела?

Я представляла, как она взлетает над церковным двориком, машет своими длинными ножками в брючках из секонд-хенда, украшенных новенькой тесьмой, видит меня, бегущую по тропинке. Может, она хочет, чтобы я не спешила? Или я, наоборот, уже опоздала? К тому моменту, когда я подошла достаточно близко, чтобы услышать ее восторженный визг и увидеть, как она пролетает буквально над моей головой, я была зла как черт на мою маму.

Вперед, можешь свалить из дома, оставить и свои земли, и своего мужа, и деньги, и свои неудобные туфли вместе со всем, что они олицетворяют, но едва ты дойдешь до развилки — представь, как твой ребенок плачет, просыпаясь без тебя, представь — и молоко само польется у тебя из груди, намочит ткань платья, прилепив ее к животу, и тогда ты повернешь обратно. Сто процентов.

На самом деле это была не мамина любимая песня, а моя. Я любила наряжаться, мастерить драгоценности из фольги, надевать туфли на высоких каблуках и длинное платье, я любила лошадку с веревочными поводьями, я любила эти песенные вопросы и ответы, я любила прятки в саду. Наверное, маму от всего этого уже тошнило, как и от постоянной унылой роли брошенного мужа, ради которой она вынуждена была отвлекаться от стирки, от вымешивания теста, от чистки помидоров, вскакивать в седло воображаемой лошади, чтобы потом быть отверженной посреди пастбища.

Я уже прошла через период, когда моей собственной дочери было пять, шесть, семь лет, и она обожала игру «давай представим». Я точно знаю, как это — отвлекаться от своего основного занятия, чтобы побыть принцессой, а чаще — злодейкой, с рычанием топать по комнате и стараться не выйти из себя, потому что в это время на плите выкипает рис.

Это я все время пела про бегство с развеселыми цыганами. Мама предпочитала другую историю, в которой надо было сперва ехать на север, потом на юг, потом на восток, потом на запад, а в конце путешествия находить, что искала, — и не свою сбежавшую невесту, а место, которое сможешь назвать домом.

Это история про девочку, которую держала на земле пара железных башмаков. Очень похоже на мою маму, которая выбегала под дождь в заляпанных грязью резиновых сапогах, чтобы успеть до заката найти последнюю курочку и запереть ее в курятнике на ночь. История такая.