Перл

Я никому не говорила, что на самом деле проверяла, нет ли в будке младенца. Я боялась, что от него будет ужасно пахнуть — ну еще бы, в таком-то гадком месте! — представляла себе его кожу, желтую, как страницы телефонного справочника. Воображала его запеленутым в газету или вырванные из того же справочника страницы — безымянным, бездомным, ничейным. Я бы взяла его домой. Мне было плевать, откуда у людей берутся дети. Все их варианты казались мне отвратительными. Я придумала свой и знала, где искать.

Мне казалось, что доставить ребеночка домой будет сложно. Я знала, что младенцы ужасно вертлявые, а этот будет еще и голеньким, а значит — скользким. То есть нести мне его почти два километра — от этой будки и мимо церкви, вдоль реки, до самого дома. Я вообще смогу его донести? Я смогу его правильно держать? А вдруг он заплачет? Или замерзнет?

Я представляла, как приношу его домой, ставлю ему на пол ванночку с теплой водой, как мы делали для Джо, потом после купания укутываю его в теплое полотенце, нахожу ему в шкафу один из старых комбинезончиков Джо, подогреваю бутылочку молока. Но каждый раз, предаваясь этим фантазиям, — а в телефонную будку я заглядывала каждый раз, когда оказывалась рядом, — я ни разу не подумала, что будет дальше. Можно подумать, кто-то разрешил бы мне оставить ребенка себе.

Я рассказывала другим людям об этих фантазиях, уже когда стала достаточно взрослой, чтобы обратить все в шутку. Мне было уже за двадцать, когда кто-то из знакомых вдруг прислал мне сообщение — «Эй, там твоего ребенка в телефонной будке нашли, посмотри» — и ссылку на местную газету. Это случилось не в моей деревне, но в похожей, где-то в Линкольншире. Там нашли младенца в телефонной будке. Замерзшего, завернутого в газету — в точности как я представляла. Хорошо, что кто-то услышал его плач до того, как стало слишком поздно. Его юную мать уже отыскали.

Но прежде, чем мой взрослый мозг успел включиться и представить всю боль и страх оставившей младенца девочки, всю грозившую им обоим опасность, я ощутила, что меня ограбили. Именно такой была моя первая реакция. Моего ребенка наконец нашли, но это сделала не я. А потом, со следующим ударом сердца, пришло еще одно чувство: вина. Как я могла перестать искать? Как я могла предать?

Сюзанну я нашла не в телефонной будке. Однако прежде, чем она нашлась, я пыталась искать ее в весьма неподходящих местах — например, в отношениях с людьми, которым я была не нужна, не говоря уж о моем потенциальном ребенке. Я искала ее во встречах на одну ночь. Я искала ее на сайтах агентств по усыновлению, которые даже не стали бы рассматривать заявку от одинокой молодой женщины без постоянного места работы. Я даже уговорила однокурсника дарить мне флакончик спермы раз в месяц в обмен на угощение в баре и письменное обязательство никогда не предъявлять ему никаких материальных претензий касаемо содержания ребенка, написанное на обороте реферата по истории искусств.

Проблема в том, что жил он в соседнем квартале, и поскольку его отвращала мысль, что я буду разбираться с его спермой в его же ванной, мне приходилось нести флакончик домой, спрятав под футболку, чтобы сперма не замерзла. Наверное, она все-таки замерзала. В любом случае это так и не сработало. Он как-то сказал, что в любое время мы можем попробовать действовать, так сказать, напрямую. Я отказалась. Дело не в том, что он мне не нравился — наоборот, я боялась, что он станет нравиться мне слишком сильно. Я и так излишне к нему прониклась из одного только чувства благодарности.

До тридцати лет я искала свою дочь в череде плохих решений и тупиковых концовок. В итоге я забеременела Сюзанной весьма традиционно. Я влюбилась. Оказывается, все эти шаблонные попсовые песенки не врут. Как бы я ни отстранялась, как бы ни говорила, что это не мой путь, — не помогло. Я работала в галерее, и мне понравилась одна из его работ: нагромождение разноцветных туфель и ботинок. А потом я как-то увидела и автора: он стоял перед этой картиной и спросил моего мнения. Я ответила, что она мне нравится больше всех из-за цветовой гаммы.

— Отлично, — ответил он, — потому что это моя картина.

— Похоже, у тебя много классной обуви.

Он обернулся ко мне и улыбнулся. И я вдруг четко осознала расстояние между нами — не только просвет между звучащими голосами, промежуток из выдыхаемого воздуха, а буквальное расстояние между нашими телами, ногами, ступнями на полу. Я склонила голову, чтобы не смотреть в глаза. На его ногах красовались ярко-голубые «мартенсы». На мне были темно-красные.

— Красивые ботинки.

Мы подняли головы одновременно. Стало ясно, что теперь я поверю во все, что он скажет. В каждое слово. Он сделал полшага назад и сказал: «Ну что, еще увидимся. Если возьмете другие мои картины». Пожал плечами и ушел. На его месте осталась пустота, он удалялся, и я неожиданно для себя двинулась за ним, открыла дверь, за которую он уже вышел, и просто смотрела ему вслед.