Перикл

   — Я не лгал, но я и не бог, — сказал Гиппократ. — Всё, что создано богами, имеет в этом мире предел. Беспредельно лишь могущество богов. Самим законом творения победам медицины над болезнями и смертью поставлена преграда. Эта преграда — старость и, значит, время жизни. Нет лекарств против времени. Есть лекарства против нарушений природы человека. Мы лечим, содействуя природе, а не вопреки ей. Жизнь коротка — это установление природы, но и не должна быть короче этого установления. Путь постижения искусства врачевания, к сожалению, долог и недоступен каждому человеку. Случайные удачи на этом пути возможны, опыт зачастую бывает обманчивым, а выводы неправомерными. Кто намерен врачевать, должен всецело отдаться постижению искусства врачевания и не может жить другой жизнью, какая предназначена большинству людей. Но и богом асклепиад не станет: Зевс потому и убил молнией Асклепия, что тот пытался оживить мёртвых. Смерть — предел всему, чтобы не загромождать мир старыми творениями, ведь боги творят новые постоянно. Да и Хирона нет в живых — только он знал секрет воскрешения из мёртвых, который открыл Асклепию.

Никто не стал спрашивать Гиппократа, что случилось с кентавром Хироном, сыном Кроноса и Фелиры, наставником Ахилла, Ясона, Феникса и Асклепия, — все знали, что его случайно поразил во время охоты ядовитой стрелой Геракл. Смерть настигает живых не только неизбежно, но и случайно. Случай — это помощник неизбежного, со случаем можно бороться. Асклепиады — борцы со случайным.

Мудрый человек не боится смерти. И всё же жаль умирать: жаль покидать любимых, друзей, жаль оставлять незавершённым дело, расставаться со всем, что дорого и прекрасно на земле. Тем более жаль, что впереди — неведомое: быть может, Ничто, как сон без сновидений, а может быть, и обещанные древними преданиями Острова Блаженных, где обитают великие и прекрасные души, купаясь в блаженстве. А ещё можно предположить, что между Ничто и Островами Блаженных — вечные скитания между отчаянием и надеждами, без жизни, без действия, в одних лишь мечтаниях.

Всех постигнет эта участь — смерть: и великого Перикла, её любимого, её единственного, славу и надежду Афин; и Фидия, создавшего в Олимпии образ Зевса, его величественное изваяние из золота и слоновой кости, которое, говорят, одобрил сам Зевс, уничтожив молнией все инструменты Фидия, когда скульптура была уже готова. Эта печальная участь постигнет и других: великого поэта Софокла, славных мудрецов и наставников Анаксагора, Протагора, летописца мира Геродота, строителей самого прекрасного в Элладе храма Иктина и Калликрата, милого пучеглазого спорщика и друга Сократа.

Перикла убьёт чума, Сократа — яд, Фидий погибнет в тюрьме, Протагор и Анаксагор умрут в изгнании, Иктин похоронит Калликрата и завершит Парфенон, Софокл переживёт многих — Перикла, Фидия, Протагора, Анаксагора, Иктина, Калликрата, Геродота, Полигнота, Продика... Не переживёт лишь Сократа и её, Аспасию.

Ничего этого Аспасия, конечно, не знала и не могла знать, но мысль о неизбежной, поздно или рано, гибели всех была так горька, что глаза её наполнились слезами. Увидев это, Перикл сказал, обращаясь к Гиппократу:

   — Ты вверг нас своими словами в печаль, Гиппократ. Конечно, и в начале пути человек думает о его конце, иначе он не отправится в путь. Но, решив однажды идти, не следует останавливаться — ведь возвратиться не удастся. У египтян, Геродот это подтвердит, есть обычай напоминать пирующим о смерти, но лишь с тем, чтобы веселье пирующих было ещё больше. Веселись в час веселья, а печаль не заставит себя ждать. Мы, не сговариваясь, соблюли нынче этот египетский обычай, заговорив о смерти посреди веселья, напомнив друг другу о ней. Но вот уже напомнили — и довольно. Выпьем за радость бодрой и деятельной жизни, где неизбежность смерти не смущает сердце!

   — Как ты постигаешь образы богов, Фидий? — спросил Протагор. — Ведь не станешь же ты утверждать, что видел Зевса, Афину, Аполлона и других богов, которых ты изваял? Скажи нам, ты видел кого-нибудь из них?

   — Нет, не видел, — ответил Фидий.

   — И создал их статуи. Как? Боги, говорят, творцы людей, а тебя называют творцом богов. Не боишься, что боги, услышав это, накажут тебя?

   — Протагор, ты задал Фидию уже несколько вопросов, позволив ему ответить лишь на один: видел ли он богов. Фидий ответил, что не видел, и ты остался доволен этим. А если бы он сказал, что видел их? Что тогда сказал бы ты? — спросила Аспасия.

   — Я сказал бы, что Фидий говорит неправду, потому что видеть богов невозможно — уже много сотен лет они не спускаются с Олимпа, не являются людям. Стало быть, и статуи Фидия нельзя назвать статуями богов! В лучшем случае, думаю, они изображают натурщиц и натурщиков с добавлением некоторой фантазии самого Фидия. Если это не так, пусть Фидий докажет нам. Боюсь, однако, что это ему не удастся: ведь он уже сказал, что не видел богов. Ты сказал это, Фидий? — В голосе Протагора зазвучали торжествующие ноты.