Периферийные устройства

Вдоль средней вертикальной линии штуковины появилось вздутие, светлее, чем остальное тело.

Внизу, под Флинн, мужчина и женщина вышли на балкон. Руки женщины лежали на горизонтальном стержне. Мужчина стоял сзади. Возможно, обнимал ее за талию.

Выпуклость немного втянулась. Флинн подлетела еще чуточку ближе.

Штуковина лопнула по вертикальному шву, бледные края щели немного закручивались внутрь. Что-то маленькое вылетело наружу, исчезло. И тут же что-то царапнуло камеру, какая-то мохнатая серая запятая. Еще раз. Будто комар с микроскопической циркулярной пилой. Или алмазный резец. Чиркнуло еще два раза, стремительно, как скорпионий хвост. Пытается ее ослепить.

Флинн быстро отлетела назад и вверх. «Комар» по-прежнему бился в объектив. Камнем упала вниз – на три этажа сразу – и только здесь позволила гироскопам стабилизировать коптер.

«Комар» вроде бы исчез. Камера была поцарапана, но работала.

Резко влево.

Резко вверх. Пролетая мимо пятьдесят шестого, увидела, как мужчина взял ладони женщины, поднял и закрыл ей глаза. С пятьдесят седьмого – как он целует ее в ухо, что-то говорит. Наверняка: «Сюрприз!» Отступил назад, повернулся.

«Нет!» – выкрикнула Флинн, потому что серая штуковина вновь раскрылась и перед щелью закружился рой гнуса. Мужчина глянул вверх, на штуковину. Знал, что она должна там быть. Не удивился, не посмотрел внимательнее, только занес ногу, чтобы шагнуть в комнату.

Флинн направила коптер ему в голову.

Она уже полупривстала в кресле, когда мужчина увидел коптер и бросился на пол, в последний момент спружинив руками.

Наверное, он вскрикнул, потому что женщина обернулась, отняла руки от лица и открыла рот. Что-то залетело в ее разомкнутые губы. Женщина замерла. Это выглядело как гаптический глюк у Бертона.

Мужчина вскочил, толкнувшись, словно бегун со стартовых колодок. Миг – и дверь в окне задвинулась за ним, вернее, просто исчезла. Осталось сплошное стекло, которое тут же поляризовалось.

Женщина даже не вздрогнула, когда что-то крохотное пробурилось через ее щеку наружу, оставив капельку крови. Все новые мошки выскакивали из щели с бледными краями и залетали в открытый рот женщины. Ее лоб ввалился, как у Леоновой тыквы в компостной куче – дни, недели в считаные минуты, словно при покадровой съемке в ускоренной перемотке. Блестящая стальная планка перил начала втягиваться в зеленое стекло, которое уже было не стеклом, а мыльной пленкой. Потеряв опору, женщина рухнула с балкона, руки и ноги выброшены в стороны под нечеловеческими углами. Флинн устремилась за ней.

Крови, кажется, больше не было, только кувыркающееся тело в черной футболке и полосатых пижамных штанах. С каждым сантиметром оно съеживалось, так что к тридцать седьмому этажу, где Флинн впервые увидела серую штуковину, остались лишь две плещущие на ветру тряпки, одна черная, другая полосатая.

Перед двадцатым этажом Флинн вспомнила голоса и остановила спуск. Повисела немного на стабилизаторах, охваченная горечью и отвращением.

– Всего лишь игра, – сказала она себе в душной темноте трейлера. Щеки были липкие от слез.

Потом, чувствуя себя несчастной и опустошенной, двинулась вверх. Глядя на скользящую перед камерой черную бронзу, не давая себе труда осмотреть город. В жопу. Ну их всех в жопу.

Окнá на пятьдесят шестом уже не было, балкон сложился и закрыл его. А вот папарацци вернулись, прозрачные капельки их камер смотрели в сторону бывшего окна. Флинн не стала их разгонять.

– Вот почему у нас никогда не бывает ничего хорошего, – услышала она собственный голос в трейлере.

16. Лего

– Пятнадцать минут, – говорил Лев, взбивая омлет на огромной, больше квадроциклов, висящих на кран-балках за кормой дедушкиного «мерседеса», французской плите. – Из которых десять уйдет на чтение их клиентского соглашения. Это здесь, в Патни.

Недертон сидел на том же стуле, что в прошлый раз. Окна в сад были темны.

– Ты шутишь, – сказал он.

– Антон это сделал.

У обоих старших братьев Льва рожи были бандитские, но у Антона – больше.

– С чем я его и поздравляю.

– У него не было выбора, – сказал Лев. – Отец принял оперативные меры.

– Никогда не думал, что у Антона проблемы с алкоголем, – заметил Недертон таким тоном, будто привык объективно судить на такие темы.

Он наблюдал за двумя детальками лего, красной и желтой, между блюдом с апельсинами и перцемолкой от Филиппа Старка[2]. Сейчас оба кубика начали округляться в шарики.

– Уже нет. – Лев перенес присыпанный луком омлет на две белые тарелки и положил на каждую по половинке согретого тушеного помидора. – Там был не только алкоголизм. Еще неуравновешенность характера на фоне психологической расторможенности.

– Но я же вроде видел, как он выпивает? Здесь, недавно?

Недертон был уверен, что видел, несмотря на то что всегда старался сбежать при появлении любого из братьев. Детальки лего, теперь уже идеально сферические, медленно покатились к нему по старой дубовой столешнице.