Переворот

Добрые граждане Франции больше не таращатся на черных, разгуливающих по их проспектам. Их африканская империя, которую с присущей им страстью к абстракции они создали в самой пустынной части континента, немного дублировала их, подобно другим картографическим резервуарам, которые на протяжении столетия были окрашены чернилами европейских цветов, и выбросила в страну-родительницу струю черных дипломатов, студентов, рабочих и политических эмигрантов. Даже в Ницце, на Английской набережной, ставшей набережной Соединенных Штатов, появление черного, прилично одетого семейства среди шуршащей на пляже гальки и скрипа карандашей раздающих автографы молоденьких полуголых девиц, оставшихся от Каннского кинофестиваля, привлекает лишь мимолетный взгляд, который позволяет французу отложить в ящичек памяти еще одно aperçu[77]. Африка узаконена здесь своим искусством. Делакруа снял пенки с Магриба, а Пикассо вывез кубизм из Габона. Жозефина Бейкер, Сидни Бечет... noire est belle[78].

Женщина — чрезвычайно шикарная: высокая, как модель, с чуть надменно поднятой головой и походкой, от которой так и переливаются ее радужные брючки. Мужчина с ней довольно невзрачный, не заслуживающий внимания, ниже ее ростом и в больших черных очках, скрывающих половину лица. Он не выглядит отцом многообразных детей, которые шагают с ними рядом. Судя по выправке, он, возможно, военный. А вот мальчики, глядя на их откормленный вид, никогда не будут солдатами, или если будут, то плохими. Девочки... у девочек могут быть самые удивительные судьбы: они могут стать танцовщицами, матерями, проститутками, хирургами, стюардессами, акробатками, агрономами, помощницами фокусников, любовницами, causes célébres[79], любительницами загара, выцветающими фотографиями в альбомах памяти, богинями, промелькнувшими, как черные лебеди, в сверкающей опере, в накидке из шиншиллы, положив руку в перчатке на золоченые перила балкона и уже повернувшись, чтобы уйти. Язычники молятся женщинам. Душу писателя греет, когда он представляет себе будущее своих девочек. А вот о мальчиках он беспокоится. Он боится, что они могут упасть, став гражданскими жертвами в войне за право иметь больше и больше, которая, безусловно, охватит нашу планету.

Семейство, явившееся с известного лишь по слухам континента, живет за Карабаселем на улице Святого Клемента, где улицы круто идут вверх, а с крытых плиткой садовых стен свисают бугенвиллеи и лежат на них, ржавея, забытые ножницы. За этими стенами они усердны, экономны, счастливы как супруги, умеренны, оптимистичны, динамичны, более или менее здоровы и современны. Женщина, судя по слухам, рисует. Дети, как утверждают соседи, учатся играть на скрипке, анзаде, кларнете, какаки, фортепьяно и санзе. Маленького черного мужчину часто видят сидящим за круглыми белыми столиками на набережной или в нескольких кварталах от отвлекающего его внимание Средиземного моря, усеянного яхтами, за столиками уличных кафе на эспланаде Генерала де Голля с текущей по ней рекой автомобилей. У его локтя всегда стоит либо фанта, либо кампари с содовой, либо выжатый лимонный сок, приправленный анисовой водкой, — такое впечатление, что этот человек вечно страдает от жажды. А другой его локоть прижимает стопку бумаг. Он что-то пишет, мечтая за темными очками среди выхлопных газов «веспы», вспоминая прошлое, чтобы вновь это пережить.