Перевернуть в парадоксальное

Ещё там магма есть: Помпеи безопасные.

Здесь можно полежать и о свободе помечтать.

А, впрочем, Вокша, Москва и Ташкент

и даже Болдино сумеют покраснеть, когда

я лягу там под деревом любым: эксперимент

чтоб ты из древа вытекла цветом, а не вода.

* * *

САНДЖАР ЯНЫШЕВ

Мне бы лёгкости взять для восхода —

Не у бабочки и самолёта,

Не в листве выходного дня,

А в твоём основанье, Природа,

В тёмном царстве, где нет огня,

Где ни воздуха, ни меня…

Только тут и простор для веры —

Я хочу быть понятым верно —

Только тут и гнездится бог-

Экстраверт: между мной и прошлым,

Сном и памятью, меньшим – большим,

Кем угодно – самим собой.

Я хочу быть понятым. Точка.

На хрена мне другая боль?

Время есть во все стороны то, что

Разбегается из одной

Тьмы-потьмы. Вот на сём и встану,

Прикормив губам своим стаю

Новых звуков, листвы иной,

Точно вёшенка, обрастая

Выраженьем икры земной…

Ни мечты, ни вины, ни скорби —

Лишь змея в запаянной колбе,

Как молчания перегной.

ВЛАДИМИР БУЕВ

О, Природа, ты вакуум-Тартар,

Где нет воздуха, мрак где в стандарте.

Все титаны внутри тебя

Каждый день начинают с фальстарта,

С воем в медные двери долбя

И в детей своих матом лепя.

Этот Тартар – под царством Аида.

Кто попался, о том панихиду

Можно спеть. Помолившись, забыть,

Пусть там Боги живые, их много.

И все вместе есть я – эпилога

Нет во мне, как и нету пролога.

Больно всем. И титанам не меньше.

Больше! Боги они из древнейших.

И они, повторюсь, – это я.

Бездна мрака – как тень некролога.

Сон иль явь? День иль ночь? Безнадёга.

Боль лицо моё делает строгим.

Замолчать, перегнивши змеёй?

Запаяться ли в колбе со спиртом

(Вдруг получше там, чем под землёй)?

В декаданс ли пуститься по треку,

Что Серебряным прозван был веком?

…Иль над миром встать новой зарёй?

* * *

САНДЖАР ЯНЫШЕВ

Мой слог, мой голос, воспалённый

язык – последний мой причал!

Родных наречий отлучённый,

внимаю собственным речам.

Тот свет, который населён был

мной, словно шорохом – сквозняк, —

так будто выпавшая пломба,

теперь отделен от меня.

И боль, что медная кольчуга,

уже не давит сердце мне,

обвивши тело, словно чудо,

разлитое по всей земле.

И чем ты дальше, тем разменней

твои стихийные черты…

Но застрахована от тленья

душа, и в той же мере – ты.

…………………………………….

А нить, что связывала прежде

мой сон с пучком твоей зари,

теперь на чьей-нибудь одежде,

как волос в лампочке, горит.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Я перед зеркалом оратор:

рука – вперёд к грядущим снам.

Я Ленин, я и литератор —

внимаю собственным речам.

Язык мой мне не враг заклятый.

Язык в обоих смыслах слов.

Не вырвет супостат мохнатый

язык из двух рядов зубов.

Какая речь! Какие перья!

Осанка какова! Носок!

Да не носок, что перед дверью,

а на лице, как и роток.

А что за голос! Просто диво!

Я речь толкаю – я рублю!

Вдруг море вздуется бурливо,

чтоб поклониться королю.

О чём бишь я? Да я люблю же!

Не самого себя – тебя!

Ты зорька алая на суше,

я в море прыгнул, затупя.

Она молила и просила,

подстраховаться мне пришлось,

ведь ты меня всегда гасила,

я и пошёл слегка вразнос.

………………………………….

Ты уличила. Героиня!

я повинился, ты – душа!

Бессмертна всякая Богиня,

но мне не надо шалаша.

* * *

САНДЖАР ЯНЫШЕВ

Tet-a-tet. Из «Сюиты для голоса и слуха»

Женщина спит, ей положено спать.

Мы на доске расставляем фигуры.

Чай адмиральский, коньяк и сигары.

Женщина спит, ей положено спать.

В каждом из нас жил точильщик ножей.

Мы не любили его, и отныне

мы влюблены в эти штучки резные.

Мы влюблены, мы не точим ножей.

Мы истребили все до одного

дни. Мы от альфы прошли до омеги.

Женщина сквозь непрозрачные веки

Ждёт одного из нас. Ждёт одного.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Терпение

Женщина то ли молчит, то ли спит.

Ей так положено, ей там и место.

И феминизма дурным манифестам

Выдан Востоком не будет кредит.

Шахматы – Индия, позже – Иран.

Позже – арабы. Всё это Восток.

Женщина знает её уголок,

Если к супругу явился дружбан.

В шахматы если играют они

Где-то вне дома в пространстве чужом,

Тоже сидеть на диване тишком

Женщине следует, как ни крути.

Ждать своего мужика-игрока

И обсуждателя дел мировых —

То же, что мешкать у рифов морских

С верой в погоду как в дар шутника.

* * *

САНДЖАР ЯНЫШЕВ

Город в пустыне

Я распознал тебя: однажды

торговым рядом

ты стрекотал, как язва, нажит,

как сум, припрятан

в невытрясаемых пожитках,

узлах и тарах

восточной женщины… Скажи-ка:

а ведь недаром

вагон бубнил мне, что подстрочник:

ночь, Кызылкумы… —

о том, как пучит позвоночник

в пути твой кумыс.

Ты подстерёг меня, чтоб, выйдя

со сна в твой облак,

я сверил, как степной Овидий,

с пустыней область

парного дня, земных потужий

конечный логос:

там, в вышних волостях, где лужи

берут в свой locus

гусиным смазанный, как пристань,

стручковый перец, —

уже ощипанный, расхристан

археоптерикс.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Город-красавец

Наверно, город Учкудуком

такой зовётся.

Там нету римских акведуков —

есть три колодца.

И Кызылкумы – Учкудука

верный признак.

Забыть попробуй песню, ну-ка,

про город-призрак.

Про град, который средь пустыни

возник в Союзе

Про град-красавец, что стал витриной

и данью музе.