Переведи меня через Майдан...

На площади, перед входными дверями, собралось митинговать человек двести, не более. Все имели при себе жёлтую атрибутику: цвет избирательной компании Андрея Козаченко. Михаил сразу отметил настроение людей. Оно явно отличалось от Майдана. Самойлов ожидал, что с площади, где днём выступал Козаченко с пламенной речью против создания в России дополнительных избирательных участков, людская масса, взбодрённая призывами лидера, поднимется по бульвару Леси Украинки наверх, чтобы воинственно поддержать оппозицию перед зданием ЦИК. Однако, никакого массового движения не наблюдалось. Люди, расхаживающие перед парадными дверьми, спокойно общались промеж собой, то тут, то там раздавался смех. Кто-то принёс большой термос с кофе, и теперь разливал горячий напиток всем желающим в пластиковые стаканчики.

— Хай живе Украина! — к Самойлову подошёл молодой человек, лет тридцати, в кожаной куртке. Михаил тут же ему позавидовал. — Телевидение не видел?

— Нет. А должно быть?

Незнакомец неопределённо пожал плечами:

— Не знаю. На Майдане стоял, думал, снимут. Так там столько народа было. А вот тут бы повезло.

— А зачем тебе?

— Да ты что… — незнакомец развёл руками. — Да я своему малому покажу, лет через пять, как его папка президента выбирал. История!

— А сколько сыну?

— Полтора года.

— Так лучше бы шёл домой.

— Дома и без меня справятся. Мне здесь быть надо.

Парень радостно прихлопнул ладонями, подул на них и побежал вставать в очередь за стаканчиком горячего напитка.

Михаил ещё раз посмотрел вокруг себя, и подумал: а у нас, в Москве, вот так бы сейчас вышли? Вряд ли. В девяносто первом выходили, в девяносто третьем, а в результате? Борьба больших денег против очень больших денег. И все используют людскую биомассу в своих целях. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. И глупость ситуации состоит в том, что все участники массовки вроде бы грамотные, образованные люди, а на простой клич, будь то с трибуны, или бронемашины, рвутся в драку, в кровь, в сопли, защищая и отстаивая хрен знает что. Точнее, пустое, обещание. За трибунное слово готовы последнюю рубаху в лоскуты. А у нас иначе нельзя. После зализывают раны, в пьяном угаре вспоминают, как грудью защищали демократию, а их предали, о них забыли, ими воспользовались, и теперь они, внизу, а те, наверху…

— О чём задумался?

Михаил обернулся. Перед ним стоял Володя, протягивая куртку.

— Надень. Не дай Бог, простудишься.

— Ты мне прям как жена. — Самойлов улыбнулся и быстро натянул на себя тёплую одежду.

— Слава богу, не служанка. — Дмитриев кивнул в сторону ЦИК. — Уже что-то решили?

— Пока ждём.

Володя посмотрел на окна шестого этажа. Там, где располагалась Центральная избирательная комиссия.

— У них времени осталось четыре часа. Если до двенадцати не примут решение, любое их постановление будет незаконным.

— То-то и оно.

Самойлов тоже вскинул голову. Горели все окна. Решалась судьба двухсот избирательных участков, которые собирались, по инициативе главы Центральной избирательной комиссии, открыть на территории Российской федерации. Оставалось только одно: двенадцать членов ЦИК должны были проголосовать «за» или «против» данного решения. И, может быть, давно бы проголосовали, если бы не оппозиция, которая практически захватила весь этаж и физически не давала возможности провести новое решение в жизнь. Времени на юридическое оформление будущего постановления оставалось крайне мало. После двенадцати часов ночи решение, принятое ЦИК, станет недействительным.

Володя, в свою очередь, окинул взглядом площадь:

— Странно.

— Что странно? — Самолов опустил глаза.

— Людей мало. Обычно оппозиция любит массовку. Тысячу. Пять тысяч. А здесь всего — ничего. Не нравится мне всё это.

— Какая разница, — отмахнулся Самойлов. — много людей, мало людей… Ты камеру с собой взял?

— Нет. Аккумуляторы сели, всю энергию на Майдане израсходовали. Да, кстати, звонили из дома.

— Кто?

— Мне — жена. Тебе Валуев, — Валуев являлся их редактором программ в Москве, — сказал, чтобы сразу после объявления результатов возвращались на родину.

— Нет, останемся здесь за свой счёт! — Михаил выругался. — Жлоб.

— А что ещё в Киеве делать? — Володя посмотрел по сторонам. — Честно говоря, я и сам хочу домой.

— Ты же на выходных ездил.

— Мало. Настя жалуется на Лёшку. На тройки съехал, сигареты у него в куртке нашла.

— Ну, ты, старик, даёшь. Твой Лёшка на втором курсе техникума, а вы всё за ним сопли подтираете.

— Второй курс равноценно одиннадцатому классу. Тот самый возраст, когда формируется человек, как личность. А меня, как отца, в такой ответственный момент нет дома! Торчу здесь, на этой площади, жду результатов, на которые лично мне наплевать.

— Так топай домой. — вскипел Самойлов. — Если тебе на всё наплевать.