ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

А православной России не будет, если из наших детей мы не сможем воспитать православных людей, которые могли бы, владея всей сложностью современной культуры и техники, сделать ради веры своей, ради народа своего успешную социальную карьеру. Если мы хотим видеть Россию православной, ей нужны православные элиты. Православные депутаты, экономисты, министры, бизнесмены, учителя, журналисты и так далее. Значит, православным людям надо прививать вкус к успеху, к жизни, к творчеству, к карьере.

Но те немногие священники, что дерзают обращаться к молодежи за пределами храма, слывут белыми воронами среди своих сослужителей[369]. Они скорее терпимы, нежели поддерживаемы своими епископами. А оттого они могли бы вслед за офицерами сказать и о себе: «Россия нас не жалует ни славой, ни рублем. Но мы ее последние солдаты. А, значит, надо выстоять, покуда не помрем…».

Сухие крестообразные линии демографических графиков неумолимо говорят: пришло время расставаться с обыкновением видеть в бабушках предмет традиционной, главной и почти исключительной церковной заботы.

Если это обыкновение не будет отложено, причем не когда-нибудь, а в ближайшие десять лет, то будущие авторы «Заката и падения Российской империи» будут иметь право сказать о преступлении русской Церкви перед русским народом. «Не поняли русские священники боли своего умирающего народа. Не заметили его умирания. Не смогли найти ни слов, ни аргументов. Не пожелали выйти из привычных и потому комфортных образцов и клише».

И немногочисленные русские священники той поры (еще и нерожденные ныне), читая такие слова историков (тоже еще ныне нерожденных), будут недоумевать: «А что, разве могло быть иначе?».

Да, могло. Было время, когда у русских еще были дети. Было время, когда хотя бы некоторые священники пробовали говорить с детьми не на «церковно-китайском» языке. Было время, когда Патриарх Русской Церкви призывал к тому, чтобы Церковь стала многоязыкой и могла находить общий язык и с бабушками и с их внуками. Но что-то не сработало… Государство отошло в сторонку. Организационные и финансовые ресурсы Церкви обошли своими потоками те делянки, где работали миссионеры. Епископы не прикрикнули на сплетников, косящихся на миссионеров… В итоге все осталось по-прежнему. Парус не поменяли. И прямой курс привел к рифам, которые нельзя было не заметить, но лень было обходить…

И в итоге эти люди, считающие себя традиционалистами, морозят последнее движение имперского инстинкта православия — миссионерское. Имперская позиция — активная, живая, убежденная в том, что свое можно внести в мир соседей и своим преобразить их жизнь.

4 мая 1799 года Синод постановил печатать католическую духовную литературу в типографии Почаевской Лавры[370]. Когда я зачитал это императорское и синодальное решение семинаристам, они были возмущены — что, мол, за экуменизм такой. А на самом деле это не экуменизм, а нормальная имперская мудрость. Раз миллионы католиков вошли в состав Империи после раздела Польши, и эти католики нуждаются в духовной и богослужебной литературе, то зачем же эту литературу импортировать? Ведь даже в издании Евангелия можно поместить такое предисловие или комментарий, который окажется враждебен интересам православия и России. Так зачем же ждать этих изданий из Вены или Варшавы? Лучше все необходимые в приходском обиходе книги издать здесь, под присмотром образованных монахов православного Почаева….

Миссионер несет свое в мир других: «очень нужен я там, в темноте. Ничего, распогодится!». Без обращения этих «других» (точнее — наших же детей, но не полюбивших нашу демонстрацию нашей веры) в Церковь Россия не выживет. Наши пять процентов, из которых три четверти — бабушки, не заселят и не отстоят Россию. Значит, надо выйти из тихого покоя келлий и пойти на сквозняки площадей и молодежных аудиторий.

Если Церковь сможет выйти за пределы кадильного занавеса, переступить через некоторые свои стереотипы — не догмы, а психологические стереотипы — и обратиться к молодежи и детям на языке понятном и доходчивом для них, а не для тех, чьи юбилеи мы отмечаем, то в этом случае у этих детей будут дети, а значит, будет будущее и у России.

Тем, кто не смог пожертвовать привычным покоем (психологически покойно жить, когда все по «уставу» и «преданиям»), скажу опять по армейски — «Господа офицеры, я прошу вас учесть: кто сберег свои нервы, тот не спас свою честь!».

Цифра в 60 лет, которые, как кажется, у нас еще есть впереди, может расхолодить: мол, что-нибудь да успеем, да придумаем.

Но, во-первых, 60 лет — это по оптимистическому сценарию, предполагающему, что мы будем тихо вымирать сами, без войн и внутренних катаклизмов. (А в такой тихий сценарий поверить трудно — если сопоставить три цифры: 20,15 и 3.20 — это процент мировых ресурсов, расположенных на территории России; 15 — процент территории России от территории земли; 3 — процент жителей России в общем населении нашей планеты. Трем процентам вряд ли дадут контролировать 20 процентов ресурсов).