ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

— У каждого свои предубеждения. Кто-то, например, считает, что нельзя улыбаться, когда разговор идет на духовные темы. Смотришь на такого человека во время лекции — и видишь, что в нем происходит тяжкая борьба с самим собой, потому что часть его сознания запрещает смеяться и улыбаться, но в то же время, когда он слышит какой-то интересный аргумент или шутку, остатки человечности пробуют вырваться наружу через коросту псевдоблагочестия. Если же и этого не происходит — что ж, с горечью приходится ставить неутешительный диагноз: «необратимо воцерковленный человек»… Самое несчастное существо: и к радостной глубине Православия он не прикоснулся, и радость человеческого общения потерял. Приняв Бога (точнее — «идею Бога»), он Потом не смог с этим вновь обретенным даром вернуться в мир людей.

Насчет «необратимости». У Владимира Соловьева есть стихотворение «Признание»:

Я был ревнитель правоверия, И съела бы меня свинья, Но на границе лицемерия Поворотил оглобли я. Душевный опыт и история, Коль не закроешь ты очей, Тебя научат, что теория Не так важна, как жизнь людей, Что правоверие с безверием Вспоило то же молоко И что с холодным лицемерием Вещать анафемы легко.

А еще бывает, приезжаешь куда-нибудь и чувствуешь: глухота, нет у людей желания слушать, думать и реагировать. Похоже, что здесь кто-то из батюшек настолько неудачно начал вести проповедь Православия, что у людей сложилось впечатление, будто Православие — синоним большой скуки. Приходится сламывать и это предубеждение.

— Говорят, что раньше Вы были более независимы в своих суждениях, а сейчас стали ближе к власти.

— В таком упреке сквозит извечная убежденность русской интеллигенции — власть всегда не права. Но прошлый век нас научил, что может быть неправота большая, чем неправота власти: неправда бунта.

— Где у Вас больше недоброжелателей: в среде атеистов, представителей другой веры или среди православных церковников?

— Ох, тут я вспоминаю слова популярной песенки из «Гардемарины, вперед»:

По воле рока так случилось, Иль это нрав у нас таков, Зачем троим, скажи на милость, Такое множество врагов?

Под тремя «гардемаринами» я в данном случае имею в виду трех профессоров-апо-логетов: себя, Осипова и Дворкина…[1059]

Больнее всего переживать упреки от своих. Как-то в Тюмени ко мне подошел бородач в сапогах и говорит: «Зачем Вы к нам приехали? В Евангелии сказано: Не бойся, малое стадо[1060]. Видите, нас, православных должно быть мало. Зачем Вы тут проповедуете?!».

Так что бывает, мои поездки по епархиям заканчиваются доносами. Именно из церковной среды.

В 1998 году газета «Русский вестник» уже предлагала меня расстрелять. В номере 46–47 они перепечатали статью некоего Николая Алексеева «Перебежчики» (до этого вышедшую в седьмом выпуске альманаха «Антихрист в Москве»; его издает Комитет «За нравственное возрождение Отечества», окормляемый протоиереем Александром Шаргуновым).

Когда-то (в книге «Школьное богословие») я написал, что мы слишком напуганы тревогами «взрослого» мира и за этими тревогами не видим детей. В Москве вышло уже несколько сборничков под названием «Антихрист в Москве». Но с ними ведь в школьный класс не пойдешь. Туда надо идти с вестью о том, что «Христос в Москве», — ибо «Христос посреди нас!» Представим, что я пришел в школу и в течение трех недель беседовал с детьми. В результате один слушатель захотел креститься. Пошли. Крестили. На следующий день, когда я приду в класс, для меня возможны два варианта поведения. В первом случае я скажу: «Жидомасоны вы проклятые! Я уже три недели говорю вам о Православии, а только один из вас вырвался из-под влияния гнусного рока и порнографии!», а во втором случае: «Посмотрите, какая у этого Ваньки физиономия счастливая. Это — потому, что он вчера крестился. Кстати, эта радость может быть и вашей». Я предпочитаю второй путь. Издатели «Антихриста в Москве» — первый. «Мы — герои Брестской крепости, — говорят они. — Нас со всех сторон окружили враждебные силы, с окон газами травят, под нами подкоп ведут, сверху бомбы бросают… В общем, быть православным — это здорово, айда все до нашего каземата!» И надо сказать, что даже в такой проповеди был бы больший динамизм и было бы больше правды, чем в той, какая ведется сейчас со страниц православных изданий и в телесюжетах. Все же воинская символика — это тот язык, что близок сердцу мальчишки. На этом языке он сможет понять, что речь идет о чем-то живом и ждущем от него выбора и участия. Но и такая проповедь редко слышна. По большей части язык нашей проповеди еще анемичнее. «Храните веру предков» и «имейте сокрушение сердечное» — в этих призывах так мало может узнать себя молодой человек.