«§ 8. Миссионерские беседы должны быть открытые, проникнутые духом пастырской кротости и растворяемые христианской любовью. § 10. Миссионерские беседы должны начинаться совершением обычной молитвы, затем чтением дневного Евангелия, или же простой краткой речью, с объяснением в ней цели прибытия миссионера и с приглашением старообрядцев внимательно выслушать миссионера и беседовать с ним, руководствуясь желанием познать истину. § 13. Во время собеседований миссионер, в отношении к раскольническим и сектантским совопросникам должен соблюдать потребные проповеднику и защитнику истины душевное спокойствие, кроткое обращение и снисходительное терпение, не смущаться их дерзостями, но братолюбиво обличать их неприличие, не отвечая безумным по безумию их. К содействию полицейской власти для собственной защиты или охранения на собеседованиях порядка и тишины миссионер может прибегать лишь в крайних случаях, когда, например, станет ясным, что присутствующие на собрании раскольники и сектанты угрожают произвести беспорядок или причинить насилие. § 15. Предмет беседы, если он не был указан в объявлении, определяется для миссионера предварительно собранными сведениями
0 лицах, с которыми предстоит беседовать; во всяком случае, миссионеру надлежит являться на беседу и с точно определенным предметом, и с хорошо обдуманным планом собеседования. Вообще, в беседах со старообрядцами миссионеру необходимо прежде и более всего разъяснить, что исполнение заповедей евангельских выше и обязательнее исполнения внешних обрядовых предписаний. § 16. Каждое собеседование должно начинаться и оканчиваться, может и прерываться, общим пением молитв, псалмов и песнопений».
Подобны и «Правила об устройстве внутренней миссии», принятые Синодом в мае 1908 года[971].
Но сегодня диспутов со староверами не предвидится; атеисты не станут молиться с нами, а с баптистами молиться каноны запрещают нам…
Хорошо, что в этих синодальных правилах предписывается отказ от насилия. Но в целом для сегодняшнего дня все равно — что они есть, что нет, ибо сообщаемое в них ныне воспринимается уже как банальность.
Так что и былые миссионерские уставы иногда слишком идеалистичны, иногда банальны (и просто или повторяют правила приличия, выработанные в светском обществе, или перелагают Евангельские принципы), а иногда не вполне умны. Но, конечно, есть банальности, достойные всяческого повторения. Например, наставление миссинеру, данное Синодом б октября 1740 года: «Всякое снисхождение им показывать, дабы чрез такие ласковые к ним поступки инородцам к восприятию христианского закона придать охоту»[972].
Типикон миссионера вообще, наверно, невозможен. Слишком разные людям слишком разные вопросы задают; в слишком нестандартных ситуациях приходится миссионеру бывать[973]. Так что даже былые миссионерские успехи не всегда надо переносить в современность.
— Но мы знаем, какими словами был приведен к вере князь Владимир…
— Верно. Ничего не найти славнее в истории православной миссии, нежели обращение болгар и русских, князей Бориса и Владимира. Решающие моменты их обращения удивительно похожи (если только не считать, что составитель русской «Повести временных лет» позаимствовал этот эпизод из греко-славянских рассказов о более раннем обращении Бориса). Оба славянских князя научаются основам христианства через икону.
«Князь Борис страстно любил охоту и пожелал в одном доме, в котором нередко останавливался, нарисовать картину, дабы днем и ночью иметь услаждение для глаз. Такое желание им овладело, и он пригласил одного монаха-художника из числа наших ромеев по имени Мефодий, а когда тот к нему явился, по некоему провидению Божию велел писать не битву мужей, не убийство зверей в животных, а что сам захочет, с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление. Ничто не внушает такого страха, знал художник, как второе пришествие, и потому изобразил именно его, нарисовав, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Увидел Борис законченную картину, через нее воспринял в душу страх Божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился божественного крещения» (Продолжатель Феофана. 4,15).