В 1720-х годах казанский митрополит Тихон (Воинов) предложил Синоду разрушить все мусульманские кладбища в Казани и вообще запретить татарам хоронить по мусульманскому обряду[652]. Императрица Елизавета по настоянию епископа Луки (Конашевича) 19 ноября 1742 года подписала Указ о разрушении всех мечетей на территории Казанской губернии и недопущении возведения новых. В течение двух лет в Казанском уезде было разрушено 418 мечетей из 536 имевшихся[653].
В том же веке митрополит Арсений (Мациевич) настаивал, что «истребление раскольников должно совершаться с большим прилежанием и настойчивостью, чем жидов и других еретиков, живущих в пределах России»[654].
Нередко работа миссионера понималась не как весть о Христе, а как выявление врагов и информирование полиции об их сходках. «Главным синодальным миссионером состоял чиновник при обер-прокуроре известный В. М. Скворцов, светский «генерал», создавший целую школу миссионеров — светских фрачников. В епархиях, в кругах церковных их боялись, но не любили и им не доверяли; светское же общество относилось к ним явно отрицательно. Эти миссионеры любили в своей деятельности опираться на гражданскую власть. Внесение правительством в Государственную Думу законопроектов о свободе вероисповедания вызвало большое негодование в церковном обществе, особенно среди епископов и духовенства, но это негодование подогревалось главным образом миссионерами»[655]. «Миссионер, прибыв в селение, зараженное расколом, через местную полицию собирает сельчан на беседу. Отказаться от беседы под полицейским к ней понуждением не всегда возможно, и идут сельчане и выслушивают с озлоблением миссионера»[656].
Такому миссионерству, наверно, не стоит подражать.
В столетия «константиновской эпохи» церковным иерархам казалось, что они приручили Левиафана государственности. Но в XX веке он сорвался с церковного поводка и устроил свой кровавый пир. Все по-евангельски: какой мерою мерили в былые века, такой и получили… Хотя бы поэтому не надо оправдывать инквизицию и уж тем более мечтать о ее возрождении.
Вообще «в отличие от язычества и религии ветхозаветного Израиля, отцы Церкви строго запрещали такого рода призывание проклятий (букв.: «молиться против кого-нибудь»), даже на головы врагов, — в молитве за других можно просить только того, что просишь для себя, то есть преимущественно благ небесных и духовных», — поясняет патролог А. И. Сидоров[657].
«Доброжелательствуй (а не зложелательствуй) всякому, даже врагу твоему или врагу твоей православной веры и Отечества, чтобы исполнить точно закон Христа Бога, повелевшего любить врагов, благословлять проклинающих, добро творить ненавидящим нас (см. Мф 5:44). Если же пожелаешь зла и позлорадствуешь врагу — то нарушишь закон Божий, сотворишь лукавство и самосуд пред Господом, и себе причинишь вред и зло, лишишься мира сердечного, и отягчишь душу грехом»[658]; «Даруй мне, Господи, доброе сердце, добромилуствующее к врагам моим или России; даруй мне сознавать, что самый злой враг мне это я, я сам. Аминь. 26 июля 1908»[659].
В третьем веке звучал голос священномученика Киприана: «Пусть даже и есть плевелы в нашей Церкви, это не должно помешать нашей вере и любви сохранить ее единство. Об одном мы должны радеть: стать пшеницей, дабы попасть в житницу Господа во время жатвы. Апостол пишет к нам в своем послании: в богатом доме есть посуда не только из золота и серебра, но также из дерева и глины; той подобает честь, а эта заслуживает бесчестия; мы же должны делать все, чтобы стать сосудами из золота или, по меньшей мере, из серебра, однако
Накануне обращения императора Константина, то есть на излете гонений, Лактанций говорил: «Мы никого не удерживаем против его воли, ибо Богу бесполезен тот, кто лишен веры… Весьма далеки друг от друга пытки и благочестие; не хочет истина соединяться с насилием… Религию следует защищать не убивая, а умирая… Ничто столь не добровольно, как религия» (Божественные установления 5,19,13–22).
А одно святоотеческое творение, посвященное специально этой теме, я приведу почти целиком. Это письмо преподобного Феодора Студита тем епископам, которые считали допустимым перехватить у гонителей меч для расправы с еретиками (в пору написания этого письма ситуация была такова, что гонимы были как раз православные — от императора-иконоборца). Итак: