Пересмешник

Тогда я был готов умереть, истечь кровью под ножом или облить себя бензином и поджечь – присоединиться к долгой печальной череде самоубийц. Я хотел умереть от одиночества и от тоски по Мэри Лу.

Что ж, я не умер. И в какой-то мере все еще люблю Мэри Лу, хотя все никак не соберусь поехать к ней на север. Иногда я думаю поискать дорогу, по которой ходят междугородние мыслебусы, и доехать до Нью-Йорка, как в первый раз из Огайо, давным-давно. Впрочем, это было бы безумием. Сканер в автобусе может опознать меня как беглого заключенного. И у меня больше нет кредитной карты – ее забрали в тюрьме.

Как сильно я изменился с тех давних пор. Каким сильным стало мое тело. Каким бесстрашным – дух.

Я уйду из Перекора в ближайшее время. Пока еще вечер года.

Мэри Лу

Ребенок должен родиться со дня на день. Сейчас лучшее время года для рождения ребенка – самое начало весны. Я сижу в гостиной у окна, которое выходит на Третью авеню. На западе над пустырями и крышами низких домов я вижу Эмпайр-стейт-билдинг. Боб часто смотрит на него из своего зеленого кресла. А я люблю смотреть на дерево за окном. Оно большое, выше нашего трехэтажного дома. Его мощные корни раздвинули крошащийся асфальт. Отсюда мне видно, что на нижних ветках распускаются листочки. Они свежие, светло-зеленые, и смотреть на них очень приятно.

Поскольку Боб не может прочесть названия, две недели назад мне пришлось пойти с ним и самой искать книги по уходу за младенцами и родовспоможению. Я нашла четыре, из них две – с картинками. Мне никто не объяснял, как рожают, и, разумеется, я никогда не видела этого сама. Я даже беременной в жизни не видела. Но сейчас, читая книгу и глядя на картинки, я поняла, что, видимо, старшие девочки у нас в интернате о чем-то таком говорили, потому что у меня остались смутные ассоциации: схватки, кровь, лежишь на спине, орешь, кусаешь себе руку, и еще что-то страшное про «перерезание пуповины». Что ж, теперь я про это прочла, и мне стало лучше. Хочется, чтобы все осталось позади.

Раз, недели три назад, Боб рано вернулся домой. Я весь день думала, как мало знаю про детей, а тут он приходит с огроменным ящиком всяких инструментов, банок и кистей. Ничего мне не говоря, он пошел прямиком в кухню и начал чинить мойку. Через несколько минут я услышала, как он включил кран и как вода зажурчала в сливном отверстии. Я встала и подошла к кухонной двери.

– Господи! – воскликнула я. – Что на тебя нашло?

Боб вытер руки кухонным полотенцем и обернулся ко мне:

– Устал от неработающих вещей.

– Рада слышать. А стены, от которых прибитые книжки отваливаются, починить можешь?

– Да, – сказал он. – После того, как покрашу гостиную.

Я хотела спросить, где он добыл краску, но передумала. Боб, кажется, знает все, что есть в Нью-Йорке. Наверное, он самый старый горожанин – старейший ньюйоркец.

Он вытащил из коробки пыльные банки с краской, вскрыл одну отверткой и начал замешивать краску. Я увидела, что краска будет белая. Затем Боб ненадолго ушел и вернулся со стремянкой. Он снял рубашку, влез на стремянку и начал красить стену над моими книжными полками.

Я некоторое время наблюдала, как он работает, потом спросила:

– Ты что-нибудь знаешь про рождение детей?

Боб продолжал красить, не глядя на меня.

– Нет. Только то, что это очень больно. И что любой робот Седьмой модели может сделать аборт.

– Любой?

Боб перестал красить и посмотрел на меня сверху вниз. На щеке у него было белое пятно. Макушка почти упиралась в потолок.

– Роботов Седьмой модели создали в то время, когда беременностей было слишком много. Кто-то придумал запрограммировать их на аборты. На любом сроке, вплоть до девятого месяца. Достаточно подойти и попросить.

Слова «вплоть до девятого месяца» неприятно меня поразили. Боб произнес их как бы между прочим, но мне все равно не понравилось. А потом я рассмеялась, представив робота Седьмой модели – абортмахера. Седьмые модели обычно заведуют предприятиями, интернатами, магазинами. Я представила, как такой робот сидит за столом, а я подхожу и говорю: «Мне надо сделать аборт», и он вытаскивает из ящика скальпель… только это было ни капельки не смешно.

Я перестала смеяться.

– Ты можешь найти мне книгу, где написано, как рожают? – Я обхватила руками живот, словно защищая его. – Чтобы я знала, чего мне ждать?

Он почему-то не ответил, только уставился на меня, потом начал насвистывать. Когда на него нападает такая задумчивость, я изумляюсь, как много в Бобе человеческого. Бывает, мы сидим вдвоем, и на его лице выражается больше чувств, чем даже у Пола или Саймона, а в голосе сквозит такая печаль, что хочется плакать. Удивительно, что в роботе заключено так много любви и грусти – сильных чувств, от которых люди полностью избавились.

Наконец он заговорил, и его слова меня потрясли.

– Мэри, я не хочу, чтобы ты рожала.

Я инстинктивно еще крепче обхватила живот.

– О чем ты?

– Я хочу, чтобы ты сделала аборт. В университете есть робот Седьмой модели, можно обратиться к нему.