Перешагни бездну

—  Женщина — существо несовершенное... Коран, сура    сорок третья. Женщина — существо хитрое, сура двенадцатая... женщи­на преступная, сура четвертая. Учительница поддалась большеви­кам, воспитывала щенят в неверии. Неверный лишен добродетели. Дела неверных — прах. Сожгли заживо девку   вместе с выродка­ми, э, учениками. Зато,— мулла Ибадулла   отщелкнул   несколько косточек  на  счетах,— тысячи  сомневающихся  зарекутся   пускать сыновей в советскую школу. Клянусь! Благое дело включим мы в доход торговой конторы аллаха по Андижану!

— Девушку   и   детей   сожгли   в   Андижане? — спросил   Сахиб Джелял.

—  Поблизости. Теперь весь Андижан повторяет слова пророка: «Всякое нововведение проклято!    Покарает бог того, кто за ново­введение!» Стреляем неверных, головы рубим, деньги и имущество в мусульманскую казну забираем. Нет покоя кяфирам. В Ахангаране аксакалу голову сенорубкой отрубили, на шест около испол­кома воткнули. Кто идет, пусть смотрит. Силен ислам! — Ибадул­ла с треском щелкнул на счетах и засопел. — А в кишлаке Буз проклятую русскую почту сожгли вместе с двумя русскими девками. — Он опять щелкнул костяшкой. — А в Аккургане перепилили пилой пополам черноногого батрака. Не записывайся в колхоз! Он отщелкнул еще костяшку. — Приход!

—  Мы слышали,   читали в газетах. Не знаем только, чьих рук то дело. Ну, лядно, школу сожгли. Но, — передернуло     Сахиба Джеляла,— зачем   мучили, позорили девушку? Устрашить хотели? Кого? Все ведь сгорели. Немыслимое, слепое зверство.

— Ну нет! Двух-трех мальчишек попугали, э, и отпустили, э, байских сынков. Пусть расскажут, что видели. Уважаемых и мы уважаем. В суре «бакре» говорится: «Смерть нарушившим договор с аллахом!»

—  Договор? — Сахибу сдавило горло.

—  Вы сами говорили: договор правоверного с богом. Аллах дает правоверным рай. Правоверные    аллаху взамен рая — свое имущество и жизни. Нарушил договор — расплачивайся.

Мулла Ибадулла наслаждался своими рассуждениями. Его лоснящаяся физиономия цвела, на его тройном подбородке проступал пот. Он едва успевал утираться длиннейшим рукавом хала­та из адраса. Мулла откровенно кичился тем, что сумел превзой­ти Бороду в толковании божественной премудрости. Он отщелки­вал костяшку за костяшкой и провозглашал:

—  А вот в священный сундук голова «агирунума». А вот колхоз­ного раиса, а вот — смерть его душе! — проклятого «комсомола». А вот — «пых-пых» — «тирак-турчи». Э, обнаглел, распахал межи Тайского имения для колхоза, э, вот     сразу семь голов — шесть бесштанных и их раис, — он быстро отсчитал костяшки, — близ станции Куропаткин повесили на воротах скотного двора. Или в Кассане одному сколько говорили: «Не сей хлопка!» Посеял.     Ну вот! Пулю получил за хлопок.

— Инглизы  запрещают  хлопок  возделывать,— вставил   Сахиб Джелял.— Выходит, кяфиры наставляют халифа в вере истинной.

—  Э, э,— растерялся    мулла    Ибадулла, но тут же приложил культяпый свой палец к костяшке, и щелчок прозвучал выстрелом.

—  Курбаши Рустам-ишан устроил в Бувайды народу   пир-веселье с карнаями, сурнаями. Пока варили в котлах с семью ушка­ми плов, наши люди двух председателей колхозов зарезали, да еще одного уполномоченного, узбека из Ташкента. За хлопок. По­легоньку резали, чтоб не спешили умирать. В Маргилане Рустам-ишан убил рабочкома — паршивую собаку. Школу сожгли. Жаль, учительниц не поймали,— щелкал  мулла костяшками с азартом. Он вошел в раж, и казалось, счеты разлетятся в щепки.—   Рус­там-ишан по всему уезду письма эмира рассылал: «Не сеять хлопок!» Письма в городе Пешавере напечатали и послали... туда...

В Гузарском исполкоме, и в Кассанском, и Китабском у нас — верные люди. Ставят печати и подписываются на бумагах, приложив пальцы к векам глаз. Чернь слушается, склонив голову. А упрямцам помогают перешагнуть порог вечности. В Яккобаге и Шахрисабзе уже оборвалась нить жизни шести или семи отступников. Не разевай рот на имущество и скот хозяев богатства!

Мулла Ибадулла все считал и подсчитывал. Наконец он снова взглянул на Сахиба.

—  А не слыхали вы, господин, когда ездили по Туркестану, про человека по имени Муратов? Уже давно он нам не подает о себе вестей.

—  Вы не о бае Муратове из Кассана? Жил он там с двадцатого года притаившись. А тут началась коллективизация. Муратов по­скандалил с уполномоченным земельного отдела, застрелил его. Теперь сами понимаете.

—  Вы думаете, его поймали? — испугался мулла Ибадулла.

— Свечу его жизни погасили.

Испустив животный вопль, мулла Ибадулла скатился с шел­ковых тюфячков, зацепил босыми ногами кавуши и выкатился ог­ромным мячом из михманханы. Весть о Муратове ошеломила его. Очевидно, потребовалось известить самого эмира.

ЖИЗНЬ

                                                        Познание умножает скорбь.

                                                                               Эклезиаст

                                                       С   этими   двумя-тремя   невежами,   которые

                                                     полагают по своей глупости, что они

                                                      великие учёные богословы,— будь ослом, а