Перешагни бездну

—  Какая шахская? Не знаю. Она в моем доме выросла. Мы, угольщики, дочку всем кишлаком выходили, выкормили. Да если бы мы не шатались-скитались по горам-чужбине с вами, господин, а проводили бы время у родных очагов, подобно всем добрым лю­дям в Чуян-тепа,  разве мы дали бы  в  обиду звездочку нашу? Пусть Зухур сто раз ишан ишанов!.. Мы бы разве допустили, что­бы обидел ее...

—  Не дали бы в обиду, — гудели угольщики все разом. — Не позволили б обижать дочку.

—  Ну-ну! Хватит! — прикрикнул Кумырбек на своих углежогов. Они выстроились полукругом на поляне, черные, чернобородые, в черных саржевых казанских камзолах с пулеметными лентами, с английскими кургузыми магазинками за плечами. Все страшные, упорные, готовые чуть что кинуться в драку. Смотрели они на своего курбаши из-под мохнатых, кустистых бровей не слишком приветливо.

Кумырбек стоял раскорячившись, поближе к середине шеренги, черный, страховидный, и взгляды его джигитов все перекрещива­лись на его лице. Он держался спесиво, но все же поеживался под этими взглядами. Что-то в них не нравилось ему. Что-то углежоги больно тепло поглядывали на светлое видение, на эту девушку. Что-то жесткое, вроде угрозы, мелькало в их глазах, когда они переводили взоры с девушки на него — Кумырбека.

Во взглядах своих угольщиков Кумырбек читал: «Пусть тронет кто нашу пери!» И, словно подтверждая его догадку, Аюб Тилла вдруг заговорил:

—  А ишан-то Зухур ужом уполз, с постели уполз в исподнем. Жаль, я его не пришиб. Посмел обижать доченьку. Давно бы сле­довало пришибить.

По-ребячьи он всхлипнул, и холодок прошел но спине Кумыр-бека. Такой гигант, здоровяк-воин и вдруг разнюнился. Курбаши воежился и от слез Аюба Тилла и от ропота, который раздался к толпе его вооруженных до зубов аскеров. Он вновь приказал Монике убрать книгу-талисман с глаз долой, а самой отправляться в хижину к тетушке Мавлюде, давно выглядывавшей в дверцу. А своим углежогам — угнать к перевалу коней попастись на лугу.

Кумырбек предпочитал сейчас не напоминать про то, что ишан чуянтепинский Зухур приходится ему родным дядей. Забыли углежоги-мужичье, ну и хорошо. Не нравилось Кумырбеку его воин­ство. Не те они бессловесные газии исламской армии, какими он помнил их по прошлым годам схваток и битв с красными в Гис-саре и Локае. Тогда один взгляд его укрощал непослушных. А теперь и ругань и угрозы не действуют. Вот вчера Аюб Тилла про­явил непокорство и не поджег колхозный амбар в Чуян-тепа. Когда они скакали уже прочь и Кумырбек, оглядываясь, спраши­вал: «Зарева не вижу. Почему не горит?», Аюб Тилла резко бро­сил: «Зачем гореть нашему?» С трудом тогда унял Кумырбек свое бешенство, не ударил Аюба, как сделал бы раньше. Что-то оста­новило его руку. Ему показалось, что скакавшие рядом в темноте заворчали. «Защелкали волки зубами, — подумал Кумырбек. — Черный лицом — черен душой!»

—  Проваливайте! — закричал он на угольщиков.

Неохотно, переминаясь с ноги на ногу, они поплелись к лощине, где паслись кони. Аюб Тилла шел последним. В его напряженно развернутой спине, в вобранной в плечи голове чувствовались само­вольство, протест. Потемнев от ярости, Кумырбек долго смотрел ему вслед, а затем живо, при всей своей неуклюжести, повернулся к Монике-ой. Ему не понравилось ее лицо, слишком оживленное и полное любопытства.

—  Хорошо! Иди к себе, девушка, — приказал Кумырбек, — го­ворят тебе, иди. Не дразни людей...

Он прошел вслед за угольщиками и позвал:

—  Аюб!   Иди  сюда. — Он  дождался,  когда  угольщик  нехотя вернулся. Сделав несколько шагов, Аюб остановился  и, опустив голову, из-под кустистых бровей недоверчиво смотрел на  курба­ши. — Подойди!

—  Ладно и так.

И снова Кумырбеку послышалось ворчание рассерженного зверя. Руки Аюба Тилла дергало, черные пальцы теребили кончик бельбага, который туго стягивал его стан. «Не стоило npвязываться», — подумал Кумырбек и примирительно сказал:

—  Вечером сделаю той!

Аюб Тилла вопросительно посмотрел на курбаши.

—  Прикажи зарезать барана. Хорошо! Сиддык пусть зарежет! Дастархан  сделаем,  пищу  надо  сготовить.   Прикажи.  Опять  же плов.

—  Риса нет.

—  Пошли за рисом вниз в кишлак.

—  За рис платить? Или так брать?

—  Платить. За все платить. Сейчас иначе нельзя. Нельзя, что­бы про аскеров исламской армии подумали что. Кого пошлешь?

—  Джаббара-Быка.

—  Хорошо! Возьмет двух аскеров. Посмотрят: в кишлаке есть магазин   советского   кооператива,— проклятие их отцу!   Хорошо! Джаббар возьмет московских конфет. Если есть рис, возьмут рис. Там платить не надо. Государственное, большевистское... Джаббар объявит в кишлаке:    мусульмане,   забирайте в кооперативе   все, что есть. Все ваше, мусульманское! Забирайте! Кумырбек, датхо армии ислама его высокопревосходительства главнокомандующего Ибрагимбека, по повелению эмира Сеида Алимхана разрешил все брать бесплатно. А нам, аскерам Кумырбека, ничего, кроме риса и конфет московских, не надо. Чтобы ничего больше Джаббар-Бык не брал! Хорошо!

—  Конфеты? Хм, конфет захотелось.

—  Ей. — Кумырбек показал бородой в сторону лачуги.