Переселение. Том 2

Исакович в этих жарких спорах считал вполне естественными жалобы несчастных людей на свои беды и их просьбы о помощи у сильного братского государства. Вот и черногорцы, как говорили в Вене, послали в Россию своего владыку Василия.

Вишневский же доказывал, что не это главное, переселенцы должны помогать друг другу, а не устраивать свары. И перво-наперво искать связи в Петербурге. К примеру, когда Исакович прибудет в Киев, ему следует похвалить все, что он видел в Токае, и умолчать о том, что ему не понравилось. К сожалению, сербы поступают наоборот. Без конца сутяжничают и всем уже в Киеве надоели.

Вишневский совершенно спокойно рассказал, что ему известно о разговорах, которые ходят о нем и о его гареме среди сербов и в Вене, но разве это наносит какой-либо ущерб русской империи и православной вере? Или сколько-нибудь касается тех, кто проезжает через Токай?

Главное, сказал Вишневский, создать благоприятное, доброе мнение о сербах при русском дворе. Издалека сербский народ представляется русским храбрым витязем, который поможет выгнать турок из Европы, туда, откуда они пришли. Надо делать карьеру, добиваться чинов, говорить по-русски и забыть Сербию. Прошлого не воротишь! Все — от Ледовитого океана и до Триеста, о котором рассказывал капитан, — должно принадлежать русским. И он, Вишневский, чувствует себя русским, а не сербом.

Серб — карлик, русский — великан!

Какое-то время Павел спорил, потом грустно прощался и с чувством горечи уходил. И после таких разговоров долго, до самого рассвета не мог сомкнуть глаз.

Однако Вишневский вовсе не таил зла на Павла за то, что тот ему противоречит. Он сказал Исаковичу, что даст генералу Костюрину о нем благоприятный отзыв, как и обо всех его сообщениях, касающихся Темишвара и Вены.

В последующие дни Вишневский принялся доказывать Павлу, что сербы сами виноваты в том, что русские начинают относиться к ним с недоверием. Поначалу кое-кто пошел в гору. В русской армии есть уже несколько генералов соотечественников Исаковича. Один получил графский титул и графское поместье. Некоторые прославились на Кавказе. Но сербы постоянно требуют выделить им отдельную территорию, чтоб это была Новая Сербия. И послушания им не хватает. На войне дерутся отлично, но едва лишь наступает мир, в войсках начинаются беспорядки. Капитан наверняка услышит в Киеве — не успели поселиться и тут же подняли свару. Бунтовщики!

Исакович угрюмо заметил, что, как ему известно, сербам торжественно обещали выделить в России отдельную, сербскую провинцию. Это им обещали даже в Австрии, так что уж наверно следует ее создать в братском государстве.

Вишневский считал это ошибкой и уверял, что лучше всего отступиться от этого требования. Пока сербы сутяжничают, другие занимают в русской армии посты. Сербы требуют Новую Сербию, а этот проклятый Хорват, выдающий себя за серба Шаму, который не пожелал даже, проезжая через Токай, нанести ему визит, ухитрился получить грамоту и теперь может сформировать в России собственный венгерский полк. И даже предложил сформировать отдельные — молдавский, македонский, болгарский и албанский — гусарские полки. Что сейчас скажут на это сербы?

Хорват получит то, чего добивается, потому что знает себе цену. Не то что сербы. Бросились к Шевичу, точно мухи к липкой бумаге, и даже не взяли расписки, что их по приезде в Россию повысят в чине. А сейчас, когда Костюрину напоминают об этом, он злится как черт. Не хотят сербы его, Вишневского, слушать.

Павел, сидя с Вишневским в саду, признавался, что ему из-за всего этого просто жить не хочется. Особенно, когда подумаешь, как все обманывают сербов. Но плакаться теперь поздно, он едет в Россию и ничего не просит; Исаковичи хотят лишь умереть воинами, чтобы хотя бы не смотреть, как закабаляют перешедших в Австрию сербов, заставляют пахать графские и церковные земли. Под австрийское иго они не пойдут.

Вишневский заметил, что Павлу надо еще раз как следует поразмыслить и все-таки согласиться принять миссию в Токае.

Неужто лучше иметь маленькую, обособленную Сербию в России, стеречь в пустыне границу от татар и турок или стоять на границе с Польшей, чтобы украинцы не перебегали в Польшу, чем раствориться в могучем русском море, стать русскими и жить себе припеваючи? Имперская Коллегия в Санкт-Петербурге рассчитывает, что они будут верой и правдой служить государству Российскому, но он, Вишневский, в этом, надо сказать, сомневается. Народ, живущий на границе между двумя великими державами, редко бывает верен, он всегда готов на предательство. Вишневский видит, что капитану горько признать эту правду, но пусть он простит его за искренность. Он обязан это сказать. Разговаривая с проезжавшими через Токай в Россию офицерами, он всякий раз наталкивается на одно и то же: упрямство, непослушание, запальчивость и склонность к бунтарству. А ведь его прямой долг докладывать обо всем Костюрину.

— Вот вы сами, капитан, рассказывали о том, как возненавидели Австрию. А ведь поначалу просились в нее, видели в ней убежище и утешение.