Переселение. Том 1

Исакович обрадовался, узнав, что стражу тут несет полувзвод славонских солдат. Перед караульным помещением горел костер. Здесь раньше был, видимо, кирпичный завод. Вокруг висели рыбацкие сети, над ними роились крупные ночные комары. Всюду поблескивала вода. До ближних домишек венского пригорода было не меньше тысячи шагов. И когда умолкал собачий лай, тут воцарялась мертвая тишина. Ничто не говорило о присутствии людей в лазарете. Сюда не доходил человеческий голос. Противоположный берег реки терялся во тьме. Исакович послал молодого армянина на разведку.

Павел рассчитывал войти в лазарет, если понадобится, наперекор страже, как он это проделывал со своими сербскими гусарами. Внезапно появиться из темноты, напасть на часового и силой отобрать у него ружье! Дело это было опасное, но неизменно ему удавалось. Сонные постовые при виде разъяренного офицера до смерти пугались и отдавали ружья, за что их потом сажали под арест и били палками.

Агагияниян принялся кричать, что в лазарете — два умирающих, что он аптекарь и пришел их осмотреть, а потому требует позвать караульного начальника. У него, мол, имеется разрешение на вход в лазарет.

Часовые послушно отворили ворота и позвали караульного начальника. Это был унтер-офицер в новенькой форме и с косицей, которая тряслась, словно железная. Недоверчиво оглядев штатского, он заявил, что в лазарет никого пускать не велено. Потом, стуча тяжелыми башмаками, он остановился перед Агагиянияном в своем новом, застегнутом до подбородка мундире — в такие мундиры Австрия в те годы обряжала славонцев, — и рявкнул:

— Господину аптекарю следует обратиться к командиру. Ворота отворяются только по его приказу.

Но когда молодой армянин закричал, что у него есть разрешение на вход, и добавил, что в лагере сидят черногорцы, их, славонцев, братья, унтер-офицер взял у солдата штуцер, приставил его к ноге и сказал:

— Честь и уважение черногорцам! Они и впрямь наши братья! (Он сказал: «unsere Bruder!»)

Однако прибавил, что не может нарушить приказ.

Тщетно молил его Агагияниян.

Наконец Исакович, оставшийся в экипаже, позвал армянина.

И они возвратились к себе, так ничего и не добившись.

По совету Агагиянияна Исакович в тот же вечер встретился в греческом кабачке на Флейшмаркте, неподалеку от греческой церкви, с уже упомянутым выше Михаилом Вани.

Кем был этот Вани, известно из секретного сообщения некоего Карла Имбрияни, венского полицейского пристава и шпиона венецианского посла. Сообщение, датированное 31 июля 1752 года, было обнаружено в венецианском посольстве спустя сорок лет, когда Венеция вошла в состав Австрийской империи.

В нем Имбрияни пишет, что за большие деньги, прибегнув к посулам и к помощи женщины, он получил новые сведения от попа Михаила о черногорцах и о некоем офицере Павле Исаковиче, направлявшемся по поручению русского посла в Черногорию.

Этому офицеру было поручено вербовать людей на русскую военную службу и отправлять их в Киев. Он, Имбрияни, и в дальнейшем готов сообщать об Исаковиче все, что узнает, но просит как можно скорее прислать ему, по условленному каналу, не выплаченные до сих пор деньги. Просит его превосходительство позаботиться и о той малой толике средств, сейчас ему столь необходимой (Имбрияни написал: «Notdurftigkeit»[67] и «mancanza»[68]). А он уж постарается разузнать побольше.

В последующих сообщениях Имбрияни упоминает о каких-то других офицерах.

На свидании Михаил Вани очаровал Исаковича, выманил у него деньги и завоевал его дружбу.

Позднее Павел рассказывал братьям, что Вани — человек весьма любезный, холеный, лет сорока — пятидесяти, высокий, что лицо у него смуглое, точно лик на иконе, пред которой полвека зажигали и тушили свечи. У него, как у многих сербов, большие черные глаза, красивая белая рука, которой он то и дело поглаживает свою шелковистую, тронутую сединой бороду. Такие белые, холеные и теплые руки у его земляков встречаются редко.

У Вани, — вспоминал Павел, — приятная улыбка и красные, очень красные пухлые губы. Когда он говорит, от этих губ просто нельзя оторвать взгляда. Он строен, но очень худ, словно его сжигает какой-то внутренний огонь. А когда Вани смотрит на собеседника, глаза у него горят как угли. По слухам, такие люди, как совы, видят даже в темноте. Он неслышно появляется в своей черной рясе. И каждый раз, глядя на него, диву даешься, откуда взялся среди сербов такой человек.

Правдой было то, что Вани носил дорогую скуфью, шелковые чулки и был весьма обходителен, а неправдой было то, что не знали, откуда он родом. Агагияниян говорил Исаковичу, что Вани — монах Ходошского монастыря, что в Вену он приехал по делам, промотал монастырские деньги да так здесь и остался. Копша уверял, будто митрополит Ненадович требовал арестовать этого монаха как авантюриста и блудника.

Однако известно было также и то, что Вани удалось проникнуть в русское посольство и угодить графу Бестужеву, вернее сначала — посольскому священнику, которого он потом и очернил в глазах Бестужева, чтобы самому занять его место.