Переселение. Том 1

Павел, поклонившись дочери, кинулся за хозяином с тем, чтобы незаметно сунуть ему два-три талера за ночлег. Пусть он, дескать, купит от его имени гостинец для дочери.

Однако Вальдензер оттолкнул деньги, словно они его обожгли.

— Я попросил бы не оскорблять мой дом, — сказал он. — Мы люди простые, бедные. Может быть, завтра я потеряю все, что мне удалось приобрести трудом собственных рук, но в нашем доме за гостеприимство платы не берут. Мы более года знакомы с Божичем и от всей души принимаем его родственника. Если же вам, капитан, угодно сделать подарок дочери, пришлите его из Вены. Все женщины теперь помешаны на модных безделушках из столицы. Что же касается гостеприимства, вы можете прожить у нас сто лет, но и тогда мы будем в расчете. Хотя турецкие войны велись в моем далеком детстве, мне все же известно, что Вену защищали хорваты. Поэтому я не могу принять деньги, они жгли бы мне ладони, как раскаленные угли. Оставьте их у себя.

Опустив голову, Павел побрел в свою комнату.

По давней своей привычке он долго сидел, положив голову на руки. Потом стирал и мылся, стоя в маленьком медном тазу. Наконец лег в чем мать родила в постель и долго прислушивался к потрескиванию свечей в шандале да пению цикад в темном саду.

Досточтимого Исаковича вновь поразило, до чего действительность расходилась с надеждами и расчетами человека.

Как часто она оказывается совсем другой, чем мы предполагали. Действительность порою так неожиданна, а ведь она — следствие наших же, но только совсем иных намерений.

Ночь с ее странными звуками, которые бог знает откуда берутся и бог знает как проникают в наши сновидения, медленно, неслышным шагом проходила по саду, под его окнами. Стараясь заснуть, Исакович убеждал себя, что все уже позади, что он уже недалеко от Вены и скоро доберется до Бестужева.

А в России он и думать забудет о майоре Божиче, о его жене и дочери, о белом зайце и даже о вороном жеребце.

Все это — лишь муравьиное копошение да мышиная возня…

Женщины созданы богом так, что думают только о себе да о своем милом, они не проливают слез над несчастной отчизной. Их не занимает переселение в Россию. Они останутся здесь, где лошадям почему-то дают имена звезд.

Он же уйдет далеко отсюда, уйдет от этого пьянящего запаха жасмина весной, от блеска звездных ночей и черных глаз, которые смотрят на него из листвы расцветших лип.

В тот миг, когда дрема, словно мягкие крылья бабочки, опустилась на его веки и Исакович хотел уже погасить свечу, мерцавшую у изголовья, он вдруг услышал, как в прихожей тихо скрипнула дверь.

Павел хотел вскочить и крикнуть.

Однако, прежде чем он успел это сделать, дверь тихо отворилась и на пороге в прозрачном одеянии из муслина, с распущенными волосами, колыхавшимися, точно черная, буйная грива, появилась полуголая Евдокия. Она улыбалась, приложив указательный палец к губам. При слабом мерцании свечи она показалась ему в полумраке почти прозрачной, похожей на покойную жену, совсем такой, какой та приходила к нему во сне.

VII Не увидеть ему больше своей горной Сербии

Согласно рапорту караульного офицера венской Burgwache[42], в июне 1752 года, в день преподобных Иоанна и Павла некий майор армии ее величества, по имени Johann Bozitz, возвращавшийся из Буды в Вену был задержан и посажен на гауптвахту в Neustadt[43]. По календарю схизматиков то был день мученицы Акулины.

Чтобы доказать свою верноподданность августейшему дому императрицы («Ihro Rom. kay. und kon. cath. May»)[44], вышеназванный майор посоветовал обратить внимание на то, что в Швехат прибыл некий подозрительный, по его мнению, офицер «привилегированного народа», который, видимо, намеревается переселиться в Россию. Этот офицер (согласно рапорту, Paul Edler von Izakowitz) прибыл из Буды вместе с вышеупомянутым майором, обвиненным в оскорблении ее величества, и остановился в Швехате, в трактире «У красного петуха» («Zum Roten Hahn»).

Был отдан приказ разыскать в Швехате этого офицера.

Упомянутый трактир служил в то время главным пристанищем для приезжавших из пограничных славонских и турецких областей купцов, которые торговали коврами.

Было установлено, что Paul Izakowitz останавливался в этом караван-сарае, но в тот же день отбыл в Вену. После чего городская стража получила распоряжение разыскать его в столице. Однако, хотя город в те времена был далеко не таким большим, как ныне, оказалось, что разыскать офицера совсем нелегко, хотя у сыщиков имелись его приметы: рост — около шести футов или даже больше; сутуловат; молод; глаза — синие; нос — орлиный; усы золотистые; волосы тоже золотистые; коса — напудренная; одет в походную форму венгерского офицера, гусарские чикчиры и голубой доломан; на ногах — сапоги, на голове — треуголка; хорошо говорит по-немецки; слегка заикается. Было установлено, что в упомянутый день он направился в почтовой карете в Вену. Обнаружить его можно было только случайно, где-нибудь на улице, в театре или у женщины.