Переселение душ

Он пробормотал имя диссидента Пола Риса. Никаких особых талантов у Пола не замечалось, но его отличали доброта и сердечность. И вот уже новая картина в зеркале — на этот раз будущее.

Внутреннее помещение церкви. Через ее открытую дверь заметно, как медленно падает снег. В ярко-красном свете висящих лампад виден богато украшенный алтарь и распятие на стене. Пахнет ладаном. Какой-то человек в черном одеянии склонился перед алтарем.

«Неужели это Пол Рис, этот безбожник?» — спросил себя Лукас, хотя и был убежден, что это именно он. Начал играть орган, зазвучала знакомая музыка — жалобная и трогательная: Agnus Dei, qui tollis peccata mundi![2]

Картина постепенно бледнела, и опять рябь заскользила по поверхности серебряного зеркала. Лукас вернулся в нишу. Новое чувство заполнило его после того, как он увидел в зеркале счастливых мгновений Пола Риса, какое-то необычное — отчасти тревога, отчасти умиротворенность. Женщина под вуалью откинулась на спинку кресла, стиснув маленькие белые руки. Она молчала, но он знал, что она изучает его. Была в ней не просто привлекательность, но какая-то утонченная прелесть, которой раньше Лукас никогда ни в ком не замечал.

— Не знаю, завидую ли я теперь Полу, — задумчиво проговорил он, — но если даже и завидую, то уже не черной завистью. Я никогда не стану таким, как он, Я не способен чувствовать так, Как он. Мне этого не дано. Эта картина уже не рассердила меня так, как предыдущая. — Он в упор посмотрел на скрытую под вуалью женщину и добавил, уже тише: — По дороге сюда я завел речь о путешествиях кузена по Палестине и Турции, а потом хотел спросить вас, не снимете ли вы покрывало и не позволите ли мне увидеть ваше лицо? И еще многое мне бы хотелось знать о вас. Можно посидеть рядом с вами и поговорить?

— Скоро, очень скоро мы поговорим. И ты увидишь мое лицо. Что ты скажешь о зеркале счастливых мгновений?

— Оно замечательное. Я только боялся, что, увидев, как счастливы другие, сам сделаюсь недовольным собою.

— Жизнь — это не сплошной праздник, и высшие моменты — не самое главное, хотя им порою предшествуют годы упорного труда, самоотречения. И в то же время нет человека, у которого жизнь проходит ровно, без моментов торжества. Я хочу, чтобы ты увидел картину жизни своего друга Финсэйла и убедился в этом. А потом расскажу кое-что.

На этот раз зеркало показало Лукасу запущенную, мрачную комнату, являвшуюся одновременно и гостиной, и спальней в меблированных комнатах. За низеньким ветхим столом, придвинутым к камину с чахнущим огнем, сидел Финсэйл и что-то писал, освещенный тусклым светом лампы, которая то загоралась, то гасла. Запах неисправной лампы, смешанный с запахом сирийского табака, был неприятным. Перед Финсэйлом лежала гора рукописей, и на вершину ее он поместил лист, который только что исписал. Финсэйл встал, сложил руки на каминной доске, склонил на них голову и задумчиво глядел в огонь. В этой неуклюжей позе Лукас часто его видел.

Когда картина исчезла, Лукас оглянулся. Женщина уже вышла из ниши и стояла рядом с ним. Лукас заговорил:

— Я не понял, какие могут быть высшие моменты в жизни Финсэйла. Он выглядит бедным и жалким. О каком восторге может идти речь? Какое счастливое мгновение может осветить это убогое жилище?

— Финсэйл безумно влюблен в свою книгу, он только что ее закончил. Одна глава книги очень хороша, а другая — плохая. Он просто физически не мог написать эту главу хорошо, ибо голодал в те дни, когда писал ее. Но он любит свое дело. На этой картине — настоящее Финсэйла, оно вот-вот произойдет. Моменты, свидетелем которых ты явился, — самые счастливые в жизни Финсэйла. Часть романа, написанная им, как я уже сказала, очень хороша, а часть — плохая. Но вся эта книга — не то, чего хочется читателям. Он будет носить книгу от одного издателя к другому, и все они станут от нее отказываться. Через три года, ее наконец издадут. Но успеха она иметь не будет. И все же, пройдя через все неудачи, он нет-нет да и вспомнит о счастливом миге удовлетворения, испытанного им по завершении книги. Мысль о минувшей радости усилит его муки.

— В таком случае мне следует радоваться, что я ничем не примечательный человек? — спросил Лукас.

— Не у всех непримечательных людей жизнь проходит обычно. Есть люди, которые, считая себя обычными, не выдерживают однообразия своего существования. Они тянутся к тем, кто не похож на них, и волею богов иные становятся даже поэтами…

Эта комната, тихая, таинственная, которая дышала покоем и знакомила его с высшими проявлениями человеческого счастья, потрясла Лукаса.

Он все больше поддавался очарованию женщины, хотя лица ее так и не видел. Он не знал точно, откуда исходило это очарование — от ее стройной фигуры, длинных темных волос или грациозных движений. А может, от голоса незнакомки, ее аристократичной манеры держаться и деликатности, с которой она давала ему понять, что он ей небезразличен. Он знал, что она заметила восхищенный взгляд, устремленный на нее, хотя и казалась погруженной в свои собственные мысли.