Пересечения

Вертолет стал уходить вправо от ЛЭП, наплыли близкие камни вершины, снова глубина распадка, безлесные, пустынные склоны, ниточка ручья внизу. И вот все явственней дым, все отчетливей признаки пожара, землю затягивает пеленой, и командир ведет машину вниз, ближе к скалам и распадку, ближе к дыму. Космы серого пепла тянутся рядом, кажется, даже запах горелого торфа проникает внутрь машины. Солнце за слоями дыма выглядит бледным, маленьким. Земля все ближе.

И становится различимым жутковатое зрелище: на большом пространстве, километрах на пяти, расползается по земле черное пятно мертвой, выжженной зоны. Обходит бурые каменистые сопки и ползет вширь узкий, но упрямый вал огня. Ломается, выбрасывает вперед клинья-щупальца, гонит впереди себя дым, пыхкает яркими языками, движется, колеблется, как живой. Его не притормозить, не остановить. Кто совершил поджог? Откуда начал свое безжалостное уничтожение огонь? То ли бросил окурок сигареты неосторожный пастух, то ли проехал вездеход с искрящим выхлопом, то ли подвыпивший рыбак у одного из ручьев не загасил костерок — разве теперь узнаешь? И разве теперь это — главное? Главное, что огонь расползается, идет все дальше. Километров двадцать пройдет — и начнет лизать деревянные стойки опор ЛЭП-110. Они затлеют, сухие, вымороженные, в трещинках, в каналах-сквознячках, и окажется под угрозой целый анкерный пролет километров на пять — десять. Десяток километров единственной связи между электростанциями центра и севера огромной заполярной страны. Поднять, восстановить такой участок ЛЭП в труднодоступной пустыне, среди каменистых нагромождений и болотистых долин, вряд ли удастся быстрей, чем за несколько месяцев: ни один механизм, кроме трактора или вездехода, летом в тундру не выйдет, и строить ЛЭП придется единственным способом — вручную.

Гусин глядел на горящую землю, и злость закипела в его душе. Доколь же будет продолжаться это? Что за пиратскую вотчину устроили здесь любители вольной охоты и сытой грабительской рыбалки? Никого по интересует эта земля, эти реки, эти просторы? Ничего здесь не растет, кроме карликовых полярных кустарников, болотистых трав да ягод с грибами. Никто не страдает сердцем оттого, что горит на десятки километров размороженный торфяной покров. Ну, погорит и перестанет. Ни жилья вокруг, ни садов, ни полей. А оленей перегонят в другое место.

Лезете вы, братцы-энергетики, со своей ЛЭП!

Если она у вас такая нежная, придумали бы какой-нибудь надежный способ защиты.

— Николай Ашурович! — Гусин перегнулся к командиру через плечо бортмеханика. — Идем на Маралиху, и заодно прикиньте, сколько от пожара до линии. Сможете?

Ракитов кивнул, наклоняя машину набок, и пожар расстелился прямо под левым иллюминатором.

ЛЭП оказалась совсем недалеко, и ничто не мешало фронту огня дойти до беззащитных опор и устроить энергетикам варварский шабаш.

— Двенадцать километров! — передал бортмеханик пассажирам.

Гусин наклонился в сторону Борисова, громко спросил:

— Как вы думаете, сколько времени огонь будет идти эти километры?

— Может, д-день, а может, п-полгода. Ветер. А вдруг д-дождь?

Они посмотрели в прозрачное небо над полосой дыма, и оба поняли, что надеяться на дождь нечего. И вообще, можно ли надеяться на самопроизвольное затухание пожара? Десятки, сотни озерец, в обычные годы смыкающиеся ручейками, образующие цепочки, ожерелья воды вокруг сопок, в это лето превратились в изолированные лужицы. Они оставались грустными светлыми пятнышками на черном пространстве гари, и казалось, вода в них закипает и от нее поднимается тихий пар.

Вертолет перевалил через седловину, прошел над редкими постройками, над отвалами грунта, над эстакадами промприборов, — внизу был полигон прииска «Могучий». Дирекция его располагалась на Маралихе, куда как раз и шел напрямик Ми-8.

…Гусин с Борисовым зашли в одноэтажное, барачного типа здание, прошагали по длинному, слабо освещенному коридору в приемную директора прииска.