Пересечения

И все же в том, что их пути разошлись, виноват не только он один, думал Евсеев. Да, он все эти годы был уверен, что Антонина его не дождалась, полюбила другого. Оказалось, не совсем так. Оказалось, он оттолкнул ее к другому.

…Они остановились у той же аптеки, на том же месте, откуда уехали час с лишним назад. Солнце все так же яростно жгло кроны акаций и кленов, и тень от них лишь немного удлинилась.

Евсеев выключил двигатель, повернулся к Антонине и взял ее левую руку в свои ладони.

— Можно, я хоть иногда буду звонить?

Она посмотрела на него с сожалением, сказала твердо:

— Ни к чему это, Коля. Обман. Слышать твой голос — это еще полуправда, а встреча — обман. Нас, тех, нет. Мы — другие люди, а этим, другим, ни к чему телефонные переговоры и встречи. Я думаю, что те, прежние, нас ни за что не признали бы.

Евсеев подумал, что не просто не признали бы, а демонстративно не простили бы. Впрочем, разве старших судят?

— То, что было у нас, не забудется, пока мы живы. Мы помним их, а не наоборот. И ты останешься в моей памяти самой красивой, самой чистой и светлой… сказкой. И прости, что я предал тебя тогда. По глупости мальчишеской, по непониманию. Гордость свою показывал. Мужскую гордость. Я ведь тогда и не знал еще, что это такое.

— А сейчас знаешь? — Антонина глядела перед собой, думая о чем-то другом, грустно улыбаясь. — Ну, прощай.

— Лучше — до свидания, — сказал Евсеев, не отпуская ее прохладные пальцы. — Можем же мы, через пять или десять лет, позволить себе еще один час воспоминаний?

— Не знаю, Коля. Позволять себе — это вообще большая роскошь. По-моему, на десять лет вперед нам уже и заглядывать опасно. Я стану бабушкой, ты — совсем белым дедом. Ведь впереди у нас теперь — прощания и разлуки… Прощай.

— Погоди еще минутку, — он взглянул в ее глаза, темные, влажные, будто совсем не тронутые временем, и спросил, охрипнув от волнения; — Скажи, если бы вернулась та осень, если бы знала ты все наперед, как бы поступила? Дала бы мне знать, что ожидаешь, что я — дурак безнадежный, что теряю тебя навеки?..

Отблеск давних огней, тени прожитых лет прошли в глубине карих глаз, Антонины. Она ответила честным взглядом тому, кто был ее первой любовью, и сказала тихо и очень спокойно:

— Если бы такое чудо произошло, если бы это случилось, я бы примчалась к Виктору в первый же вечер и не стала бы тебя ждать ни одной минуты.

— Да?.. — Евсеев заулыбался, будто этот вопрос и ответ на него были не такие уж и серьезные, но ничего из этого «будто» не получилось, и улыбка его была горькой и печальной. — Но почему?

— Потому, что меня ожидал мой муж, любящий и добрый человек. Знаешь, за этот час, пока мы с тобой ездили, я многое увидела по-иному, как бы со стороны. Я ведь Виктору испортила столько крови за годы нашей жизни, а он мне все прощал. Потому что любил меня искренне, по-мужски, любит и сейчас. А ты не простил мне обиды тогда, ты и потом думал обо мне, как о предательнице, — зачем же тебя было звать? Чтобы ты демонстративно оттолкнул меня, сделал больно еще раз?

— Зачем ты так, Тоня?

— Ты сам хотел. Я только ответила тебе на вопрос. Тебе и себе. Прощай, Коля, прощай.

Она потянулась и поцеловала его в седой висок, наклонив к себе его крупную голову.

В глазах Евсеева было, обида и растерянность. Он понимал, что признание это запоздалое, и лишний раз подумал, что рядом с ним сидит действительно незнакомый, чужой человек, совсем далекий от его нежной и доброй Тошки. Склонившись, он тронул пересохшими губами пальцы ее руки.

Вот и все, сказал он себе, глядя, как она уходит. Он видел ее спину в зеркальце обзора. Затем всю ее, шагающую торопливо, решительно. Она повернула за угол, не оглянувшись.

Евсеев посмотрел на часы. Скоро пять. В далеком Певеке, на другой стороне планеты, Нина входит в учительскую, начиная трудовой день. Думает ли она о нем хоть изредка? Каким переоценкам подвергаются их отношения в разлуке? Уцелеет ли что-то после всего?

Поехали, товарищ командир. Уматывай отсюда. Он проехал по узкой булыжной мостовой, выжимая из двигателя предельно допустимые в городе шестьдесят в час. На повороте колеса взвизгнули, машина накренилась, вписываясь в поворот, и он вывел ее в левый крайний ряд, идя на большой скорости, нервничая и забывая об осторожности.

Великая апатия навалилась ему на сердце. Он подумал, что лучше бы ему не встречаться с Антониной. И вообще лучше бы остаться ему в устье Анюя, когда грохнулись они в песок, намытый весенним паводком.

Только что бы осталось после него? Ни дерева не посадил, ни сына не вырастил, ни дома не построил. Двух женщин сделал несчастными, а если бы остался в Анюе — материнское сердце убил бы.

Рой мыслей несся в голове, отвлекая его от главного — от улицы и машины.

На пересечении с площадью он имел преимущество: знак кругового движения позволял ему въезжать, никого не пропуская. Он сориентировался мгновенно: идущий по площади огромный груженный каменными глыбами КрАЗ обязан пропустить его, помеху справа. Он чуть притормозил и пошел на сближение.