Пересечение

В новой Индии не было места такого рода зрелищам, и лишь для Калькутты — порта, где по улицам слонялись в поисках развлечений матросы со всех концов света, — делалось исключение.

Павел пошел смотреть «роскошную Лоллу»— так ее величала реклама — ближе к полуночи, успешно завершив изнурительные переговоры в порту.

Напряжение в полутемном зале нагнеталось с большим искусством. Пела юная девушка в длинном закрытом платье из мягкой золотистой парчи. Звенели на тонких запястьях браслеты, чуть покачивалась в такт переливчатой восточной мелодии маленькая головка с очами на пол-лица. А потом тревожно забили барабаны, луч прожектора пронзил наступившую вдруг тьму и высветил танцовщицу.

Лолла и в самом деле была хороша — высокая, стройная, светлокожая, в длинном норковом манто. Одним движением она сбросила манто на пол и начала танец. Лолла снимала одежды томительно медленно, потом, когда осталось снять главное, подошла, неслышно ступая босыми ногами, к столику, за которым сидел Павел, и жестом потребовала сигарету. Павел вскочил, торопливо протянул пачку надменной Лолле. Она вытянула сигарету, посмеиваясь, ждала огня. Взмокший от растерянности и всеобщего внимания, он чиркал зажигалкой, но летели только жалкие искры, и Лолла, расхохотавшись, обратила раскрашенный лик к высокому прямому англичанину, сидевшему за соседним столиком.

Гулко стучало сердце, кружилась тяжелая от выпитого голова, луч прожектора слепил глаза. Танцовщица бросила горящую сигарету кому-то в бокал, сделала неуловимо гибкое движение, и в ту же минуту слепящий луч взлетел к потолку, а когда вернулся вниз на подмостки, Лоллы уже не было. Она исчезла, оставив всех этих накаленных мужчин с носом…

Павел выбрался из ночного заведения на рассвете, когда на востоке уже багровело высокое небо и стремительно таяла синева над головой.

Он добрел до гостиницы, рухнул на широкую, под дурацким балдахином кровать, машинально нажал кнопку фена, который тут же бесшумно закрутился под потолком, и утонул в омуте чугунного сна. Он вынырнул из этого омута только вечером — с дурной головой, кислым противным ртом и сосущей болью в желудке. Он слишком много выпил вчера, слишком уж много… Но не потому ведь такая тоска на душе? Не потому все так гадко вокруг, все-все немило? Или это оттого, что он промотал столько рупий, да еще на стриптиз? Проклятая Лолла его доконала — при его-то голодном пайке.

Господи, что делает с ним Татьяна! Супружеские отношения… Хорошо бы вспомнить, когда это было в последний раз? «Очень жарко…»— обычная ее отговорка. И еще: «Ты же знаешь, какие у меня опасные дни…» Она говорит так, и он перебирается на свою кровать, чуть раздосадованный, чуть смущенный, зажигает настольную лампу, просматривает вечерние газеты, такие же толстые, как дневные. Но толстые они из-за рекламы, а потому вырезать из них нечего, и он гасит свет, притворно потягивается, желает Тане спокойной ночи и засыпает. И это в его тридцать с чем-то там лет! А что будет дальше?

Может быть, все так живут? Скрепленные общим домом, общими планами и, конечно, детьми. «Невидимые миру слезы…» Жизнь без нежности, без душевной привязанности, даже без страсти.

Да какая там страсть, когда ко всему прочему в Индии запрещены аборты? Выход, конечно, найден: нашим помогают в посольстве. Оно — территория Советского Союза, и потому хирург Гири законов своей страны не преступает. Но сколько же с этим хлопот, неловкости, почти позора! Разрешение дает сам посол, операцию делают под общим наркозом, на диване, потому что кресла нет, ассистирует посольский доктор и муж «пострадавшей». Нет-нет, только не это! Таня присутствует каждый раз как переводчица, возвращается с затуманенными эфиром глазами, бранит мужиков, презрительно жалеет баб. Нет, у них ничего такого быть не должно! И «ничего такого» у них действительно нет. Но заодно нет и другого…

Как странно, что он терпел эту сумеречную жизнь, будто не видел, к чему все катится — быстрей и быстрей. Хотя, вообще говоря, они жили мирно, не ссорились. И потом — он гордился Таней: ее английским, ее умением держать себя в обществе, ее видом, Натка против нее — толстуха. А впереди их ждала Москва, их общий сын, работа — для мужчины это, в конце концов, главное; их ждали общие приятные хлопоты: машина, новый, усвоенный здесь образ жизни — деньги на него были. Вот только любовь… Что ж, не дается в руки Синяя птица…