Пересечение

Большой перерыв, целых пятнадцать минут. Не одеваясь, она сбегает по каменной пологой лестнице во дворик, спешит под арку, в буфет, обгоняя шумную студенческую братию. Грея руки о крошечную, с золотым ободком чашечку, Даша вдыхает аромат кофе, согревает и увлажняет все-таки уставшие связки, потом так же, бегом, — в аудиторию. В толстом свитере, в брюках ей не страшны весенние заморозки. Памятник тому, кто для женщин их выдумал, убедил мир, что это красиво, прилично. И спешить в брюках легко, а современная женщина почти всегда спешит. Здесь, у ступенек, ее ждал Андрей… Нет, об этом не надо, сейчас же остановись!..

На семинаре с ходу бросаются в спор Ерофеев и Белкина — Володя с мудреных теоретических высот, Наташа — из недр поэзии, таинственных ее глубин: уловила отголоски ладов у Цветаевой, у Ахматовой, даже у Пастернака (ее послушать, так у Пастернака вообще есть все).

— Здравствуйте, — насмешливо согнулся пополам Ерофеев, разбитые стекла очков воинственно сверкнули на солнце. — Уж и у Пастернака! По-твоему, вся поэзия — бывшие лады…

— Ну, Боков, например, просто писал ладами. А Пастернака ты разве знаешь? — сдержанно поинтересовалась Наташа, и Володя, растерявшись, умолк: поэзии он не знал, тем более — непопулярного у издателей Пастернака.

Наташа победно тряхнула головой, отвернулась, а Ерофеев уставился на нее, как впервые, почему-то встал, да так и стоял, пока его не дернули за руку.

— Сядь, что стоишь? С ней разве можно спорить? Засыплет стихами!

— Да? — машинально отозвался Ерофеев, так же машинально сел и, подпершись длинной худой рукой, стал думать о чем-то хорошем, не сводя с Наташи глаз. Так и не вышел из состояния тихой задумчивости, несмотря на все старания Даши.

А потом было собрание экспедиции, и тут выяснилось черт-те что. Во-первых, колхоз, на землях которого жаждал расположиться университетский лагерь, на письма не отвечал. Молчал — и все. Петро, грубоватый, прошедший через армию закарпатец, держал ответ перед собранием.

— Как так молчат? — испугалась Даша: вдруг председатель не позволит ставить палатки на колхозной земле? Вдруг там, например, заповедник и костры жечь нельзя? А без них невозможно, кормиться-то надо…

Петро виновато оглядел сердитые лица:

— Не знаю, я писал трижды…

— А в ящик опускал? — иронически поинтересовался Ронкин.

— Опускал, — серьезно пробасил Петро, не слишком, впрочем, уверенно.

— Сомнительно… — резюмировал Ронкин и тут же постановил, что напишет собственноручно, заверит письмо в деканате и поставит печать.

— Не надо, — попыталась возразить Даша. — Печать-то зачем? — с детства страшили всякие бумаги и бланки.

— Тогда и ответят, увидите, — авторитетно заверил ее Ронкин. — А теперь — самое главное…

Он, Ерофеев и Юра Степанов — мозг экспедиции, и Ронкин докладывает летний план. К радостному удивлению Даши, план расписан до мелочей: северные свадебные обряды — просватание и "оберег" невесты, игровые и шуточные песни на посиделках, старинные наговоры, древние, сохранившиеся неведомо как в Заонежье ритуалы отвода "нечистой силы" — "Лесовик, лесовик, отдай мою нетель, буде есть у тебя…", присказки и присловья, детский фольклор — считалки, дразнилки, варианты сказок по селам, первичная обработка на месте, — все предусмотрел легкомысленный, болтливый и непоседливый первый курс.

Поднимается Ерофеев. За месяц изучил материалы по Заонежью — все, что нашел в библиотеках, до последней странички, — и теперь, на глазах разгораясь, щедро делится тем, что узнал. Взмахивая руками, он описывает шатровые часовни и деревянные церкви, двухэтажные резные избы — настоящие терема, — говорит об архаике Заонежья — исстари туда бежали старообрядцы, там никогда не было крепостных. Суровая долгая зима, такие же суровые люди и воля, главное — воля…

— Мы с Ронкиным прочли кое-что из собранного б девятнадцатом веке. Костя, давай…

И Костя "дает".

— Вот смотрите: были такие "Олонецкие губернские ведомости", и еще "Онежские былины", Гильфердинг их собирал, позднее Рыбников…

Ронкин вещает, а в углу, на "камчатке", светятся влюбленные очи. Полчаса назад Валечка Персина, полыхая стыдом, жарким пламенем, опасливо приблизилась к Даше: двоечники боялись Дашу традиционно.

— Дарья Сергеевна, пожалуйста, возьмите меня на Белое море, я все буду делать, я готовить умею, я шью…

— Нет, позвольте, вас я взять не могу. — Даша просто ошалела от такого нахальства. — Шьете… Нам нужны не портнихи, Персина, а исследователи.

— Я подтянусь, честное слово, увидите, вот спросите на семинаре… Можно, я сегодня послушаю, просто послушаю, а?

Лицо разгоралось сильней и сильней, прекрасные глаза наводнялись слезами. Даша не вынесла собственной жестокости, сжалилась:

— Хорошо, только ничего вам не обещаю.

— Так я приду, можно?

— Что ж, приходите, вам будет полезно.

Теперь сидит, не дышит, ничего, конечно, не слушает, молится на своего Ронкина — чем, интересно, он ее покорил? Неужто умом, больше вроде бы нечем. Так ведь она же дурочка!