Пересечение

Оказывается, способности! А? Просто-таки способности. Мы, оказывается, все четверо получили диплом с отличием, блестяще знаем язык, у нас прекрасные характеристики, мы умеем работать, мы перспективны…

То есть, ни малейшей протекции, никакого блата! Поразительно. Оказывается, у нас можно сделать карьеру без папы, без дарения детективов, просто потому, что ты способный человек. Невероятно! Может, я зря старался, ну, вы понимаете, о чем я? Может, и без этого меня ценили? Как интересно!

Так или иначе, я становлюсь аспирантом Московского государственного педагогического института иностранных языков имени Мориса Тореза.

Значит, это во-первых. Во-вторых, начинаю ездить в загранку. Но об этом мне хочется вспомнить попозже, как самое вкусное оставляют на десерт.

Происходят и другие события, может быть, и не всегда веселые. Но жизнь есть жизнь, и постепенно со всем примиряешься. Умерла моя мать. Тихо, как-то незаметно. И с тех пор отец изменился очень — весь сразу постарел, сжался, сморщился как-то. Улыбаться вообще перестал, стал рассеянным и раздражительным. И, по-моему, это сказалось на работе, на взаимоотношениях с начальством. Он не говорил, но я чувствовал, что у него неприятности на службе, намекают на пенсию, реже стали командировки. Отца я любил, но, в конце концов, это его проблемы. Что делать, редко родители переживают детей, а мы с их уходом жить не перестаем. Закон природы…

Ушла из жизни Натали. Нет, нет! Не вообще, а из моей. У нее, как пел мой, и ныне любимый, Вертинский, «родились ангелята». Поразительно! Родила двойню. Еще бы, не от кого-нибудь — от футболиста. Он и видится-то с ней раз в полгода, зато вот — двойня. Дочки. Назвала — Вера, Надежда. Это как понимать? А где ж любовь? Она, что, собирается еще одну? И это моя (бывшая) Натали! Как меняются люди. Она теперь в семейном счастье, говорить с ней ни о чем невозможно, кроме как о Вере и Надежде. А о любви, тем более со мной, она и слышать не хочет. Свидания наши стали все более редкими и скучными, а потом и совсем прекратились. Перепоздравляемся по телефону под Новый год или 8 Марта.

Вот кто из моей жизни не ушел, так это Ленка. И хотя она стала еще более красивой, элегантной и почти знаменитой (снялась уже в трех фильмах и в последнем в довольно крупной роли. Нет, откуда что берется!), но надоела мне жутко. С ней и раньше-то интеллектуальные беседы вести было нелегко, а теперь совсем стало невозможно. Только о кино и киношниках. Как со мной в период моей кинодеятельности. Но, хоть я и продолжаю встречаться со сливками этого общества и подрабатывать переводом, все же я аспирант, так сказать, деятель науки. Еще неизвестно, какую тему я выберу для диссертации. Вдруг — «Выдающиеся советские актеры и режиссеры в кинокартинах совместного производства»? А? Я на это туманно намекал в «тех» кругах. Если откровенно, то выдающихся актеров это мало волнует, да и с кем из них я по-настоящему знаком? Зато второ- или даже третьеразрядных интересует очень. Глядишь, и напишу о них — в этой профессии пренебрегать никакой рекламой нельзя.

Да, так вот. Я все меньше и меньше вижусь с Ленкой, хотя она мне железно верна. Иногда меня это даже трогает. Но она годится только для постели или чтоб показаться с ней к всеобщей зависти в публичном месте. И то при условии, что не раскроет рта. Приходится пробавляться случайными находками, есть среди них — о-го-го! Но сердца никто не греет.

Хоть и не часто, но регулярно виделся я в ту пору с Андреем Жуковым. Интересная у нас дружба: вроде бы почти нет вопросов, по которым мы придерживались одинаковой точки зрения, и спорили без конца, и подкалывали друг друга, а вот дружили. Что-то связывало нас крепко: детство, школа, возраст, общие воспоминания.

Он поступил, конечно, в свое погранучилище. Еще бы! За время службы значков нахватал больше, чем иной режиссер государственных премий.

С тех пор, как определился в училище, его не узнать. Веселый, быстрый, старается по театрам, концертам бегать («На заставе буду — оттуда не очень-то побегаешь», — говорит). Я думаю, в Шереметьеве когда служил, он проникался. Проникался, так сказать, серьезностью и ответственностью будущей профессии. Опыта большого не было, чин не велик — сержант, вот и держал себя в строгости. А теперь без пяти минут, ну, без двух лет — офицер. Сам будет другими командовать — иное состояние, иное настроение. Во всяком случае, я так думаю.

— Ну, а с Зойкой как, долго в адюльтере будете пребывать? — спрашиваю.

— Адюльтер — это когда изменяют законным супругам, а мы холостые, — смеется (нет, ты смотри, какой образованный!).

— Вы язык там учите? — интересуюсь. — Не французский, случайно.

— Разные, — отвечает, — кто какой. Я и на службе, и в училище занимался английским. Как ты, конечно, знать его не претендую, но кое-что, как видишь, усвоил.

И все это шпарит по-английски и вполне прилично, не с бронксовским, конечно, акцентом, но очень даже прилично (а на кой черт он ему нужен, этот акцент! «Стой, стрелять буду!» можно и без оксфордского произношения кричать).