Пересечение

— Пещерный человек, иети, ничего не видишь, кроме своих сапог гуталинных! Это же подлинные из подлинных, мне в обществе выдали. Я мастера по легкой атлетике получила! Лишь бы огорчить…

Я, конечно, угрызаюсь совестью, обнимаю ее (благо в садике мы одни), раскаиваюсь, горячо поздравляю с высоким званием.

Она успокаивается. Инцидент исчерпан. Я люблю ее.

Начинаем обсуждать матримониальные планы. Как жить дальше. Сообщаю ей интересную деталь — мол, если курсант женат (и не ходит в нерадивых), ему частенько дают увольнительную с вечера до утра. А?

Она краснеет, но говорит, что ее это устраивает. И тут, как всегда, я, по выражению французов, кладу ноги в блюдо (это мне рассказал Борька Рогачев, который, видите ли, интересуется французским фольклором).

Один курсант у нас, проведав об этой традиции, сообщил всем, что женится, привел к начальству жену — какую-то фирменную девчонку, рассказал, как лихо отпраздновал свадьбу (никого из ребят не пригласив), и стал получать свои ночные увольнительные, чтобы проводить время в жарких объятиях молодой жены.

А потом выяснилось, что «жена» — сестра его старого друга, он ей подарил магнитофон (подержанный), а она всю эту комедию ломала. И ничего они не женаты, и проводит он свои увольнительные, может, и в объятиях, но никак не в ее.

Отчислили. Неплохой был курсант. Даже отличный, отчислили без разговоров. Замполит на комсомольском собрании (этому современному Казанове-82 мы еще и выговор вкатили) сказал:

— Ну, скажите, товарищи, вы бы могли ему доверять, положиться на него?

— Нет! — кричим.

— Это свинство, — один говорит, — подонком надо быть, чтоб вот такой обман организовать, девку замарал, себя, какой это пограничник. Да он хуже летчика (его когда-то в летное училище не приняли, и он им это простить не может).

Корнев, командир первого отделения, я — второго, — говорит более внятно.

— Пойми, ты на нас на всех пятно наложил, что после этого про нас девушки говорить будут? Ты ведь, по существу, десятки раз в самоволку бегал — не имел права на увольнительную. Командира обманывал. Ну это ладно, но нас, твоих товарищей…

— То есть как это ладно! — замкомвзвода кричит.

Разгорелся абстрактный спор, кого хуже обманывать — командира или товарищей.

— Обманывать плохо всех, — подводит итог замполит. — И командиров, и товарищей. И девушек тоже.

С этим трудно не согласиться. Словом, дали выговор, чуть не исключили совсем.

Все это я весело излагаю Зойке. Смотрю, она тускнеет, мрачнеет, когда закончил свой рассказ, она помолчала и говорит печально:

— Свиньи вы все-таки, мужики. Ну как вы могли такое сделать…

— Погоди, говорю, что значит «вы»? Я тут при чем?

— А, — машет рукой, — все вы одним миром мазаны. Вот распишемся, будешь увольнительные получать, а куда пойдешь, откуда мне знать!

Следует бурная, но кратковременная ссора. Примирение.

Иногда Зойка рассказывала мне о Рогачеве. Тот изредка звонил. Захлебываясь, повествовал о своих жизненных успехах. Потом спохватывался, спрашивал обо мне. Моя простодушная подруга только было начинала перечислять мои (весьма скромные), как он скучнел и спешил закончить разговор.

— Какой-то он не очень, — туманно комментировала Зойка, — ну, в общем, друг не друг. У него, по-моему, кроме Рогачева, друзей нет. Так сказать, неразлучные друзья — Борис Рогачев и Рогачев Борис.

— Ну уж… — вяло защищаю я кореша.

Но, честно говоря, вспоминая наши редкие свидания, письма и телефонные беседы того времени, я все больше разочаровываюсь в нем.

Приходит на память один эпизод. Как-то во время практики видел я на заставе, как пограничники подобрали волчонка, мать охотники подстрелили, наверное. Принесли в вольер, в свободную секцию.

В какой-то момент волчонок вылез из закрытой части в открытую, и тут, конечно, все овчарки разлаялись, расшумелись, и он заторопился обратно. А ему вожатый не дает, закрывает дверцу, сапог подставляет, пусть волчонок воздухом дышит. И вот то поразительное упрямство, с каким этот волчонок пробивается в вонючую свою конуру, бьет лбом по сапогу, пытается пролезть в дверную щель, напомнило мне о Боре Рогачеве. Он тоже изо всех сил, прямо-таки лбом пробивает себе карьеру, у него одна цель — блага жизни (в его понимании, разумеется). Уверен, уж он-то их добьется. Конечно, было б время, я бы постарался наставить его на путь истинный, да где там.

Делюсь этими филантропическими мыслями с Зойкой.

— У, чего захотел, — смеется, — Рогачев твой — товарищ железный! Его с пути не собьешь. Впрочем, попробуй, уговори, может быть, пойдет на слесаря или комбайнера учиться, кто знает?

Мы с Зойкой частенько виделись. То она приезжала ко мне, то я по праздникам получал увольнение. Свадьба откладывалась.

А вот занятия шли полным ходом. Что мы только не проходили: и философию, и высшую математику…

Мы особенно подружились с Сашей Корневым, командиром первого отделения. Зовем друг друга «коллега» и во всем расходимся.