Перерыв на жизнь

Не идет сразу к барной стойке, где, по словам Иванова, разместилась честная компания, останавливается около

охранника. Тот напрягается, глядя в мрачное лицо Гергердта. Гера не спешит, светит перед рожей бритоголового визиткой.

— Фамилию узнаешь?

Тот вчитывается, разбирает золотистые буквы на черном фоне. Кивает.

Гера сует ему визитку в нагрудной карман пиджака.

— Я тут у вас пошумлю немного. Слегка. А ты не суетись. Завтра позвони, решим все миром.

Тот снова кивает, и Гергердт проходит в зал. Уши закладывает. То ли от нетерпения, то ли от громкой музыки.

Иванов молодец. Дал такие точные координаты, что по залу можно идти вслепую. Гера без труда находит Раду и ее

подружку. Дружинина точно не в адеквате уже. Локти на столе. Руками поддерживает голову, лоб опущен. Она сидит, не

шевелясь, смотрит в одну точку, в свой стакан. Или не смотрит. Гера не видит, открыты ли у нее глаза. Зато он видит, как

веселится Кузя, отхлебывая из узкой стопки, и, улыбаясь, жмется в какому-то долбо*бу справа.

Но улыбка ее сползает с намалеванного лица. Черты его, как будто опускаются, отплывают от страха, блекнут на глазах,

как только она замечает Геру. Видно, что она бы соскочила и унеслась куда-нибудь при его виде, но не успевает. Да и не в ее

состоянии делать такие резкие движения.

Гера хватает Наташку за горло, сжимает так, что у нее краснеют щеки и выпучиваются глаза.

— Когда я звоню, надо брать трубку! — яростно рычит он. — Когда я задаю вопросы, надо отвечать сразу! — Отшвыривает

ее от себя. Наташка падает, с ревом заваливается между высоких барных стульев, сметая со стола чьи-то стопки и стаканы.

Тот мудак, к которому она так страстно жалась, видимо, только понял, что произошло. Долго же до него доходит. Гера за

эти пять секунд мог ей шею свернуть при желании. Один резкий поворот головы и все — Наташка больше никого не согреет.

Хахаль этот дергается, чтобы привстать. Гергердт тут же хватает его за грудки, протаскивает по барной стойке и

зашвыривает под ноги к бармену.

Детский сад, ей-богу! Сопли еще подтирать не научился бл*деныш, а все туда же.

Теперь только Дружинина поднимает на него взгляд. Реагирует на вопли, грохот, звон разбитого стекла. Взгляд у нее

бессмысленный. Пустой.

— Ой, любовничек, — говорит она, едва шевеля губами.

Узнала. И то хорошо. Только вот…

В рот вашу мать! У нее лицо белее простыни, а губы уже синие.

Гера хватает ее за плечи, стаскивает со стула, зажимает в стальной хватке и, чуть приподнимая над полом, тащит к выходу.

На улицу. К машине. Он не забирает ее пальто из гардероба (или в чем она там была), не знает, где ее сумочка. Насрать на

все. Он вытаскивает ее на улицу, волокет к своему джипу, заталкивает на переднее сиденье, пристегивает. Быстро садится

за руль и несется домой на запредельной скорости.

— Рада! — орет, когда притормаживает на светофоре. Все-таки иногда он притормаживает, иначе убьет обоих. — Рада!

Она поворачивает голову на его голос. Глаза закрыты. Но хоть как-то реагирует. Если бы не ремень безопасности,

сползла бы уже под сиденье.

— М-м-м, — что-то мычит. Шепчет нечленораздельно.

— Что пили? Что?! Водку? Коньяк? — допытывается он. Они точно пили что-то ядреное, от нее несет крепким спиртным.

— Все, — выдыхает она, — и водку, и коньяк… все пили. И таблетки… — добавляет она, и тот холодок в груди у Геры

превращается в лед.

— Какие таблетки?! Какие?! — ревет он.

— Тр-р… мои… — Она поднимает слабую руку и отмахивается от воздуха. Хочет отмахнуться от Геры, но он уже

отклоняется от нее, сжимает руль и вдавливает педаль газа в пол.

— Дура ты такая! У тебя же сейчас сердце остановится!

— Ну и пусть остановится… пусть, — кривит губы. Отворачивается к окну.

— Рада! — снова рявкает он. Протягивает руку и хлопает ее по щеке. — Рада! Сколько ты их выпила? Сколько?!

Она морщится от его рева. Он орет прямо ей в ухо.

— В обед две… потом еще две… потом еще… или уже нет… не помню.

Не банку в себя высыпала. И то ладно.

Везти ее в больницу сейчас — терять драгоценное время. До дома пятьсот метров осталось. Если что, скорую можно

вызвать. Но это в крайнем случае.

Вот идиотка же...

Когда Гера вытаскивает Раду около дома из машины, уже не особо деликатничает. Закидывает ее на плечо. Она тяжелая,

безвольная. Кукла.

Он устраивает ее на кухне, усаживает на пол, прислоняет спиной к шкафу. Стягивает с себя куртку и лезет в ящик с

лекарствами. Высыпает в литровый графин пачку белого порошка и делает раствор. Опускается рядом на корточки, хлещет

Раду по щекам. Она не приходит в себя. Не реагирует. Артём сжимает зубы, решительно вздыхает и ударяет ее по лицу еще

раз. Сильно. Бл*ть, если она сейчас не очнется, он ее так точно искалечит. Еще раз бьет по лицу. Ладонь горит. Рада

открывает затуманенные глаза.

— Ты кто? — почти беззвучно.

— Положите на комод…за квартиру за январь. Пей! — подносит к ее губам стакан. — Хлебай давай!

— Мне плохо, — стонет.

— Вот и пей. Это лекарство. И будет хорошо. Пей! — Придерживает ее голову.

— Гера, это ты?

— Я. Пей, Белочка моя, пей.

— Не-е-е, — кривится она и мотает головой. — Ничего не хочу, мне плохо. — Закрывает глаза.