Перерыв на жизнь

— Извини за этот фокус. Но я собираюсь нарушить кое-какие свои принципы. Мне нужна уверенность, что я не зря это делаю.

— Она ставит перед ним тарелку. На ней стручковая фасоль, помидоры и жареная куриная ножка. Мясо острое, такое, как

любит Ваня. Но, насколько Алёне помнится, Гергердт тоже не против острой пищи. — Тебе кофе сейчас налить или потом?

— Можно сейчас. Наливай и падай уже.

— Я тебя внимательно слушаю, Артём. Чем смогу, помогу. Помогу, если смогу.

— Ее изнасиловали, — без особых предисловий начинает Гергердт, глядя в свою тарелку. — Дай соль…

— Соль – это яд. — Алёна ставит на стол солонку.

— А жить вообще вредно. — Солит мясо, не пробуя.

Шауриной совершенно непонятно, кого — «ее», изнасиловали, но она не уточняет. Это нормально. Гера, как и все, думает,

что она должна понимать все с полуслова, а со второго уже давать готовое решение проблемы.

— Это было изнасилование или сексуальное насилие?

— Есть разница?

— Есть. Сложно признать изнасилованием случай, если мужчина и женщина уже находятся в определенных отношениях,

имеют сексуальную связь. Это всегда вызывает много споров. Поэтому, когда муж насилует жену, а такое тоже бывает,

всякое бывает, мы называем это сексуальным насилием, а не изнасилованием.

— Там было групповое. Она их не знала. Пять лет назад.

Алёна тяжело выдыхает и замирает. И в этот момент Артём видит эмоции, которых видеть не должен. У нее на лице написан

шок, в голубых глазах — смятение. Но она быстро берет себя в руки, не охает о случившейся трагедии, не сожалеет, не

соболезнует, кажется, не сопереживает.

— Понятно. Изнасилование. И ты хочешь, чтобы я подсказала, как ей помочь?

— Или мне, — усмехается он.

— Чего ты ждешь от этого разговора, Артём?

— Не знаю, — отвечает честно.

— Тогда почему ты пришел?

— Потому что ты знаешь. Вы, мозгоправы, все знаете.

Алёна терпеливо вздыхает.

— А мне почему-то кажется, что ты, Гергердт, и сам все знаешь. И ответы на все вопросы у тебя уже есть. Хочешь

подтверждения?

Он не язвит, не улыбается. Он предельно серьезен. Тяжело смотрит. Привычно исподлобья.

— Иногда хочется быть правым не потому, что сам так считаешь, а потому что кто-то другой тебе это говорит. У меня тоже

так бывает. Редко.

— Ешь, Артём, а то все остынет, — Алёна не комментирует его ответ, — не бойся подавиться, пока мы дойдем до сути, ты

успеешь прикончить эту курицу. Только не ругайся, я знаю, что мясо жестковато. Да, я такая хозяйка, что при желании могу и

курицу испортить, хотя ее в принципе испортить невозможно. Я поспрашиваю, а ты отвечай.

— Отвечу, если мне будет, что ответить.

— Не боишься откровенничать? Я вот всегда боюсь.

— Отбоялся. Откровенность откровенности рознь.

— Тогда давай попробуем. Поговорим с тобой как друзья. Я твой друг, Гера. У нас с тобой будет дружеская беседа.

— Вообще-то, я с бабами не дружу.

Алёна смеется.

— А придется подружиться со мной на один день.

— Только на один. А потом ну тебя нахрен.

— И не забывай, я обо всем буду судить исключительно с твоих слов. И вся моя объективность только для тебя.

Шаурина глубоко вбирает в себя воздух, раздумывая над вопросами.

Гера ждет, что она начнет спрашивать про само изнасилование, про поведение Рады, но Алёна этим не интересуется.

Пока интересуется. Алёна спрашивает о том, что на первый взгляд, вообще не имеет никакого отношения к поводу, который

привел Гергердта сегодня в этот дом.

— Как вы познакомились?

Гера не понимает, зачем ей это знать, но отвечает. Значит, надо. Алёна не будет интересоваться такими вещами из

любопытства. Алёна вообще не любопытная, она из тех немногих, кто предпочитает никому в душу не лезть.

— Я три года жил в приемной семье. С девяти до двенадцати лет. Она жила в соседней квартире.

— Вы поддерживали связь? Общались?

— Нет. Встретились месяц назад… и связь началась, — с ухмылкой заканчивает он.

— Ты знаешь ее родителей? Какие они?

— Подонки. Идеальные, воспитанные, умные, образованные. Все красиво у них, все по порядку. Дочь у них принцесса, у

принцессы должно быть все самое лучшее. Подонки.

— Почему подонки? Они же умные, воспитанные, образованные.

— Потому что красиво они умеют жить только в своей красивой жизни, ребенка из дерьма вытащить у них силенок не

хватает, бояться замараться. Пока она в этом дерьме захлебывается, они докторские пишут. И очень переживают, что дочь

бросила аспирантуру.

— Как ты ее называешь? Ну, есть у нее какое-нибудь прозвище. Вот меня Ваня Доктором зовет. Или Муркой. Как ты ее

называешь?

— Мармеладка, — признается Гера.

— Почему? Вкусная она для тебя, сладкая? — улыбается Шаурина.

— Да. Так бы и сожрал, — тоже улыбается, но не радостно, не расслабленно.

Шаурина задает много вопросов. То с одной стороны подлезет, то с другой. Как начались их с Радой отношения, когда был

первый секс. И про само изнасилование спрашивает. Как и когда это произошло, пыталась ли Рада покончить жизнь

самоубийством, обращалась ли Рада к психологу.

Гергердт рассказывает все, что знает. На вопросы, на которые может ответить, отвечает. Пока они в своей беседе