Перерыв на жизнь

вопросов он не успевает. Медсестра, наверное, привыкшая ко всему, без слов знает, что ему сказать, и первым делом

сообщает ему о состоянии жены; объясняет, когда он сможет поговорить с ее лечащим врачом, убеждает, что с ней все в

порядке, но до утра она будет находиться в палате интенсивной терапии. Так у них положено.

— …будем знакомиться с малышкой. Как зовут нашу девочку?

— Юлия, — сообщает полное имя.

— Юленька, — медсестра разворачивает пеленку, — ну, красавица, сейчас папа посмотрит на тебя, посчитает твои пальчики

на ручках и на ножках.

Растревоженная кроха начинает плакать, когда оказывается голышом. У Геры стискивает сердце, резкий крик дочери

пронзает его стрелой. Хочется поторопить медсестру, но он глушит в себе это желание, стараясь вникнуть в ее слова.

Женщина рассказывает, как ухаживать за ребенком, о всех гигиенических процедурах и кормлении, показывает, как намазать

кремом все складочки и как надеть подгузник. Говорит, что кожа у маленьких очень тонкая, чувствительная и сухая.

— Сейчас я переодену ее, — говорит она, уверенно натягивая на новорожденную распашонку с закрытыми рукавами,

ползунки и носочки, — а потом вы будете делать все сами. Вы и мамочка. Когда та придет в норму.

— Я боюсь, что я ей что-нибудь сломаю, — признается Гера, испытывая нечто вроде благодарности к этой женщине,

которая взяла на себя роль проводника между ним и его дочерью. Ребенок — родная, но еще далекая для него планета.

Медсестра улыбается:

— Я слышу это почти от каждого папочки. Все говорят одно и то же. Не надо бояться, что сделайте ей больно, держите

ребенка уверенно. Детки все чувствуют. Если будете трястись и бояться, она будет плакать, а ей должно быть уютно и тепло.

— Она вкладывает ребенка ему в руки. — Крепче держите, папочка, крепче. Кроме вас, никто вашу дочь не держит.

Общайтесь, если что, жмите кнопку вызова, — доброжелательно улыбается и выходит из палаты.

Гера остается один на один со своей долгожданной малышкой, со своей дочерью. Она крошечная, маленькая. Черт его

знает, какими должны быть новорожденные дети, но его девочка совсем маленькая, беззащитная и невесомая. И руки, будто

не свои, не слушаются, держа ее с напряжением, неумело, а в груди ощущение знакомое, все то же горячее, медовое. Тогда

свою девочку Артём берет, как в том сне: прижимает к себе, держа столбиком. Долгожданный комочек счастья.

Выстраданный, сбереженный.

Как только в его движениях появляется та самая уверенность, Юляша затихает, успокаивается, пригревается у него в руках;

она похожа на котенка — с закрытыми глазками, еще слепая, реагирующая только на прикосновения и голос.

Некоторое время Гергердт стоит посреди палаты, опасаясь даже шевельнуться, потом аккуратно присаживается на диван,

контролируя каждое движение. Его мучают смешанные чувства: с одной стороны, тихая радость, что, наконец, он остается с

дочкой наедине, а с другой, тут же охватывает какая-то беспомощность. Кажется, что не справится он, не сможет понять

малышку и помочь ей. Как понять того, кто еще не в состоянии выразить свои потребности?

Детки все чувствуют, так, кажется, сказала медсестра. Значит надо, чтобы дочь почувствовала. Он перехватывает девочку,

устраивая головку на сгибе локтя; смотрит, изучает родное личико, запоминает каждую черточку; боясь поцарапать

нежнейшую кожу на щечке грубой щетиной, склоняется и целует бледно-розовую распашонку, которым прикрыто ее тело;

аккуратно берет крошечную ручку, скрытую рукавчиком, сжимает, ощущая в ответ слабое шевеление пальчиков.

Его дочь. Доченька…

Он называл ее так до родов, придумывал прозвища, когда обращался к животу жены, а теперь почему-то язык занемел.

— Малышка, я тебя люблю, — не сразу произносит он. Шепчет. На большее не хватает дыхания — или смелости? — как

будто заново учится говорить.

Проходит немало времени прежде чем Артём успокаивается, обретает уверенность в мыслях, и в его голове красной

лампочкой зажигаются слова: «Я стал отцом!». Он вспоминает, что именно это сказала ему медсестра, когда зашла в палату

— поздравила с рождением дочери, — и усмехается: сам чувствует себя младенцем не хуже Юльки. Он сам как

новорожденный. С ней на руках он учится произносить самые важные слова, с ней он учится новым движениям,

преодолевает собственную неловкость, скованность и естественный страх, пропитывается и начинает жить новым

ощущением, которое не дано понять тому, кто не держал в руках собственное дитя. Оно ни с чем не сравнимое, волшебное.

Оно называется «счастье». И за это счастье держать на руках собственную дочь он должен благодарить свою жену.

Единственную бесконечно любимую женщину.

Гергердт вдруг понимает, что ни разу не говорил Раде о своей любви напрямую. Писал сообщения, говорил округлыми

фразами, но так, как сказал он это своей дочери, жене не говорил никогда. Нужно сказать. Хочется. Очень хочется. Мало

того, что она наверняка чувствует, нужно, чтобы знала.

Он скажет, как только увидит ее. Он обязательно ей скажет.

Глава 30

Как говорится, желаю, чтобы все!

«Собачье сердце»