Перерыв на жизнь

находятся. — Про Гергердта. Вячеслав сказал, что ваша компания проводила у него на предприятии аудиторскую проверку,

и вы случайно узнали друг друга. Это правда?

— Да, мама, чистейшая, — отвечает Рада, тайно усмехаясь: так вот, какую историю придумал Гера. Что ж, богатая у него

фантазия. А главное, звучит так правдоподобно, что в это и она сама легко может поверить.

— Как ты только позволила, чтобы этот уголовник пришел к нам домой? — Голубые глаза матери блестят непримиримым

холодом.

В детстве такой взгляд Раду к месту примораживал, сейчас уже нет. Видимо, Лариса Григорьевна так долго думала о

произошедшем, что, говоря об этом, даже не удивляется. Так, словно Гергердт к ним домой день через день с визитом

заявляется.

— Почему сразу уголовник? Артём приличный состоятельный человек. Весьма состоятельный, хочу сказать.

В этом Рада не сомневается, хотя имеет довольно поверхностное представление о материальном состоянии Геры. Но

когда человек сосредотачивает в своих руках большие деньги и какую-то власть, он этим пропитывается.

— Каким был, таким остался.

— Ну, даже если и уголовник, — дочь небрежно пожимает плечами, — в нашей стране, с нашей экономикой, чтобы

разбогатеть, надо или кого-то убить, или украсть.

— Рада, девочка моя, вот только не надо такой обреченности. Все от человека зависит. Всегда.

— Никак не могу понять, отчего такое предубеждение? Что тогда, что сейчас. Твое неравнодушие к Артёму Гергердту меня,

честно говоря, пугает.

Мать ставит чашку на стол. Донышко громко звякает о столешницу.

— Это не предубеждение. Я считала и считаю, что каждый сам кузнец своего счастья. И несчастья тоже.

— Договаривай, мама. — Рада захлопывает книгу. — Выскажись, тебе будет легче.

Лариса Григорьевна сжимает тонкие губы. Опускает глаза в чашку. Она не ищет на дне ответов, не раздумывает — ей нужно

несколько вздохов, чтобы проглотить слова, которые готовы вот-вот сорваться с языка.

И она, конечно же, по обыкновению, берет себя в руки и спрашивает с ледяным спокойствием:

— Я очень надеюсь, ты не собираешься заводить с этим человеком какие-то отношения.

Господи, сколько слов. Да все какие-то несуразные, топорные. Не слова, а кирпичи. Мама как будто разучилась говорить по-

человечески. Правда, ей-богу, мат звучит гораздо душевнее. Особенно в исполнении Геры.

— Даже если и так, что в этом такого?

Рада убирает за собой посуду и, захватив книгу, уходит в комнату. Но разговор не закончен. Лариса Григорьевна, само

собой, придумает внушительную речь и выскажется. О своей целеустремленности и ее не-стремлении, о своей силе духа и ее

слабости. Если повезет, то Рада не услышит этой отповеди. Возможно, к тому моменту, пока мама придумает, как

облагоразумить свою неблагоразумную дочь, дочь уже переедет в свою собственную квартиру.

Но с переездом Рада не спешит: боится, что больше никогда не переступит порог этого дома.

Она включает телевизор; его призрачного света хватит, чтобы найти в шкафу теплый халат. Бросает книжку на кровать,

достает из сумки сигареты. Прячась за тяжелыми портьерами, приоткрывает окно и садится на подоконник. Смотрит в

октябрьскую ночь усталыми глазами. Где-то в квартире громыхает дверь. Сквозняк.

— Рада! — возмущается мать, заглядывая в комнату. — Когда ты, наконец, бросишь курить! Сколько можно! Не кури хотя

бы дома!

— В понедельник, мама, — обещает Рада из-за шторки.

— Что?

— В понедельник брошу курить! — смеется.

Делая вдох, еле проталкивает в себя дым. Снова ком в груди дышать мешает. Но это скоро пройдет, через две затяжки. И

спина колом, лопатками не пошевелить. Точно. Нож же, забыла… Тоже мелочи. Рассосется за пару сигарет. А так все

хорошо. Все, как сказал бы Гера, просто за*бись. Черт подери, она правда ждет его звонка. Обещал же позвонить. Уже

приехать должен, пятница.

Назвать Артёма быдловатым бизнесменом теперь язык не поворачивается. Не быдло он. Он умный, проницательный,

расчетливый. Неуправляемый. Своевольный. В каждом его слове чувствуется давление.

Тоска какая. Смертная. Позвонить, что ли, самой. Пусть забьет окружающий мир своим голосом. Ей стало нравиться думать

о нем, о Гере, потому что он заслонял собой все остальное.

Она выбрасывает сигарету. Закрывает окно и задергивает шторы. Забирается в постель, включает ночник и берет сотовый:

«У меня просто ужасный день. Хотя пятница. Устала жутко. Как ты?»

«Смеркалось. Перезвоню».

Артём, не звони! Напиши! Напиши!

Так хотелось, чтобы он именно написал. Как умеет — со всем запятыми и двоеточиями. Что-то есть в этом. Хотелось, чтобы

он написал длинно и содержательно.

Через пятнадцать минут от Гергердта раздается звонок. Дружинина отвечает спокойно, будто и не была все это время как на

иголках. Выдает негромкое «привет» и замолкает, хотя отчаянно рвется спросить, вернулся ли Артём из поездки.

— Кто обидел Радку-мармеладку? Скажи. Убью всех нах*й.

Сердце ёкает. Рада натянуто смеется и начинает рассказывать ему всякую ерунду. Точнее, для него это ерунда, но она