Перепутье

— Навсегда, Ник. Ты ведь почти не знаешь меня, а я, сказать по правде, часто не могу даже вспомнить, кто ты такой. Я только смутно помню, что было время, когда мы с тобой куда-то ходили вместе, ты казался мне таким красивым, мы смотрели друг на друга… — Ее глаза заблестели, она отвернулась. — Теперь все не так.

— Разве я так сильно изменился за эти годы?

Ему тоже стало грустно Они должны были давно сказать это, но только теперь, в этом баре, на отплывающем корабле, чуть-чуть приоткрыли друг другу свои души. — Разве я стал другим, Хил?

Она кивнула; когда Хиллари снова подняла на него глаза, в них блестели слезы.

— Да. Ты мой муж. — Она произнесла это так, будто на свете нет более ужасного слова; плечи ее резко дернулись, она даже откинулась на стуле, будто хотела отодвинуться от него подальше.

— Разве это так плохо?

— Мне кажется… — Ей было трудно говорить, но она решилась идти напролом. Пусть он знает, что она чувствует. — Я думаю, для меня — плохо. Наверное, я зря вообще вышла замуж.

В голосе Хиллари больше не было горечи, она как будто снова стала прекрасной молодой дебютанткой, той девушкой, которую он, как она заявила однажды, «изнасиловал», «выкрал из дома», которой он «сделал ребенка» и которую насильно заставил стать его женой. Сейчас она говорила совершенно искренне; именно так она все себе и представляла. Бесполезно спорить с ней, напоминать, что она сама захотела переспать с ним, что в ее беременности она сама виновата ничуть не меньше его и что он, в отличие от нее, сделал все, чтобы как-то наладить их совместную жизнь.

— Я чувствую себя так, как будто меня загнали в ловушку, будто я птица, которая не может летать, а только прыгает и хлопает крыльями, и над ней все потешаются… Я чувствую себя безобразной, уродиной, совсем не такой, как раньше.

— Но ты стала еще красивее, — произнес Ник, глядя ей в глаза. Хил действительно стала красавицей: молочно-белая кожа, блестящие волосы, изящные плечи и руки. В Хиллари Берн-хам не было ничего безобразного, кроме диких выходок, которые она себе иногда позволяла, но сейчас он предпочел не вспоминать о них. — Ты превратилась в потрясающе красивую женщину. Да это и неудивительно. Ты ведь была очень красивой девушкой.

— Но я больше не девушка, Ник. Я даже не женщина. — Она замолчала, как бы подбирая слова. — Ты даже не представляешь, что значит для женщины быть замужем. Это значит стать чьей-то собственностью, вещью, когда никто больше не видит в тебе человека. — Ник никогда не задумывался об этом, и слова Хил удивили его. Так вот чего она добивалась все эти годы — она хотела стать самостоятельной, принадлежать самой себе.

— Я вовсе не считаю тебя своей собственностью, Хил. Я считаю тебя своей женой.

— А что это значит? — Впервые за полчаса в ее голосе снова зазвучала злость; она сделала знак проходящему мимо официанту, чтобы он принес еще виски. — «Моя жена» звучит так же, как «мой стул», «мой стол», «моя машина». Моя жена. И что дальше? Миссис Николас Бернхам. У меня даже имени своего нет, черт возьми. Мама Джонни! Как будто чья-то собачка! Я хочу быть самой собой — Хиллари!

— Просто Хиллари? — Он грустно улыбнулся.

— Просто Хиллари. — Она взялась за свой стакан.

— А кто ты для своих друзей, Хил?

— Своя. По крайней мере, моим друзьям и знакомым нет дела до того, что я твоя жена. Мне надоело до смерти слышать о Нике Бернхаме: «Ник Бернхам то… Ник Бернхам се… О, вы, должно быть, миссис Николас Бернхам…» Жена Ника Бернхама… Ник Бернхам… Ник Бернхам! — Она почти кричала, и он попытался остановить ее. — И не затыкай мне рот, черт возьми! Ты даже не представляешь себе, каково это. — Чувствовалось, что она рада наконец выложить все начистоту. Для них это было нечто новое, ведь они привыкли жить каждый своей жизнью. Может быть, теперь он начнет понимать, что скрывается за ее независимостью. Ирония заключалась в том, что именно то, что сейчас так раздражает Хил, и привлекло ее когда-то к нему. Ведь больше всего ей в нем понравилось то, что он был Николас Бернхам, со всем из этого вытекающим.

— И я тебе еще кое-что скажу. В Бостоне всем наплевать, кто ты такой, Ник. — Они оба знали, что это неправда, но очень уж ей хотелось так сказать. — Там все мои друзья, и они меня знали еще до того, как ты женился на мне. — Он и представить себе не мог, что это для нее так важно. И тут ему пришло в голову, что, вероятно, есть способ избавить Хиллари от этого ужасного бремени злобы и гнева. В это время к ним подошел стюард.

— Мистер Бернхам?

— Да? — Он сразу же подумал о Джонни. Вдруг с мальчиком что-то случилось, пока они тут сидят.

— Вам записка от капитана. — Ник взглянул на Хиллари и внезапно понял, что ее откровенности не хватило на самое главное: она завидует ему.

— Спасибо. — Он кивнул и взял конверт с золотой каймой. Стюард ушел, Ник достал листок с официальным приглашением: «Капитан Торо имеет честь пригласить вас на ужин… сегодня в 9 часов вечера в Большом обеденном зале».