Перепутанный

В том-то и дело, что у нормального различения миллиарднолетний стаж инстинктивных реакций на все раздражители. Безусловных рефлексов, определенных и однозначных. Мир на самом деле не «световой» и не «звуковой»-единый; но на его проявления одной частоты и силы воздействия у белковой плоти выработались одни реакции (а по ним и рефлексы, и органы), на другие по частотам и силе иная специфика различении и реакций. Эта специфика — в нас, она как бы наше согласие считать мир именно таким.

А теперь вот появился некто со своей особой точкой… зрения? слышания? — на мир: я. И что?

Чувство обездоленности, жизненного поражения постепенно сникает, его вытесняет острое ощущение новизны ситуации. Ведь в самом деле интересно: тридцать два года я видел мир, как все, — а теперь буду воспринимать его по-новому. Авось удастся подметить то, что не замечал прежде и не заметили другие нормальные. Видение мира — не в глазах, а в том, что за ними: в анализаторных областях мозга. И даже еще далее: в глубоком осмыслении, понимании сути. В древнеиндийской философии, в упанишадах, есть тезис: «Ты не можешь видеть свое видение изнутри; ты не можешь слышать свое слышание изнутри».

А теперь я должен суметь это.

Какие-то новые шорохи и шумы нарастают слева, от окна. Рассвет? Гашу лампу, раскрываю (не без трудов) окно настежь, вдыхаю холодный, терпкий воздух. Сейчас сентябрь, время золотой осени, прощального пира красок природы. Как услышу я его?.. Вон тот далекий музыкально нарастающий низкий звук, в сочетании с движениями глаз получаются будто щипки струн контрабаса — алеющая заря? А если поднять глаза, то не синева ли неба дает о себе знать скрипичными переливами? Или там сегодня легкие белые облака?.. А этот протяжно шелестящий звук, если повести глазами вправо: не правый ли берег Волги — весь в темных елях с красными стволами, желтых березах и осинах — его первым освещает поднимающееся солнце? А этот оглушительный победный рев, подавляющий все шумы, — само красно солнышко?! Это все, что мне осталось?.. Боже мой!

Чувствую, как у меня трясется лицо.

IV

— Теперь Д.

Три штырька коснулись указательного пальца моей правой руки: два вверху, один внизу справа.

— Нажимайте многократно, пусть повибрируют. Теперь Е?

Два штырька по диагонали.

— Ж?..

Два штырька внизу, один вверху справа.

…Осваиваю азбуку слепых — по системе Луи Брайля, мальчика, ослепшего в три года, затем музыканта и преподавателя. Рука покоится на подставке, пальцы в выемках; снизу электромагнитики ударяют в их подушечки штырьками в разных комбинациях, от одного до шести — они целиком исчерпывают буквы, цифры, знаки препинания, даже математические и нотные знаки. И куда проще обычных начертаний, кстати. Так бы умер и не знал. Спасибо, мсье Брайль, коллега!

— Теперь наберите простенькую фразу… ну, скажем: «Мама Милу мылом мыла». Не спеша.

— Еще раз! Еще… Произнесите эту фразу. (Колышущиеся серо-зеленые вспышки с промежутками тьмы.) Не артикулируйте, с нормальной отчетливостью. Еще разок… Вы знаете, что у вас голос зеленого цвета? Теперь напечатайте эту фразу. Дайте мне листок. Благодарю!

Ощущаю листок бумаги в левой руке. Держу на нормальном расстоянии перед незрячими глазами, вожу ими. Ага, вот она, напечатанная строка: ровное высокое шипение становится прерывистым, спотыкающимся. Так это, выходит, и есть «Мама Милу мылом мыла»? Ну и распротудыть же твою в господа — бога и дифференциальное исчисление!.. Спокойно, Боб, или как там тебя — Макс? Спокойно. Освоим. Главное, чтобы выработалось взаимно-однозначное соответствие, новые рефлекторные дуги. Для этого надо воспринимать вместе с осязаемым световые и звуковые «образы». |

— Теперь наберите свое имя, произнесите и напечатайте его.

По ту сторону стены… нет, скорее шахтного обвала, через который ко мне начал просачиваться тонкий лучик информации, — за телетайпом Юля, Юлия Васильевна, ассистентка и первая помощница шефа. Какая она? Честно говоря, я ее плохо представляю, ибо плохо помню. И не потому, что мало общались-достаточно, просто мало обращал на нее внимания: всегда в тени, под рукой, исполнительна — и ничего яркого во внешности. Кажется, у нее желтоватые (или пегие?) волосы-прямые, с короткой челкой над крутым лобиком, худое лицо, узкий подбородок, ранние морщины, которые она не считает нужным скрывать; ей, по-моему, нет и тридцати. Да, еще у нее хорошие, иронические губы — она их часто кривит в какой-то самоскептической улыбке, усмешке над собой: то правую сторону, то левую. Нос сапожком, глаза… серые? Нет, не помню. Голос, кажется, тихий и чистый, но без тех обертонов, которые проникают в душу мужчин, обертонов женственности. Миниатюрна и сложена вроде бы нормально.