Переправа

Три дня назад я дневалил по роте. На военном языке это значит, что я заступил на дежурство по роте в составе суточного наряда полка. Вовочка как старший сержант дежурным, а мы с Колей и Павловым дневальными.

В этот день в полку ничего особенного не происходило и развод прошел обычным порядком: построение, рапорт, и мы, чистые, отутюженные, внутренне мобилизованные, следуя в затылок друг другу, направились в роту. Правда, я не чувствовал себя отдохнувшим и бодрым, как полагается при заступлении в наряд. Голова трещала от мыслей, как перегруженный чемодан… От Насти больше двух недель не было писем, и я не знал, что и думать… Может, больна, а может… Впрочем, сейчас не об этом речь. Я мог бы заявить о нездоровье старшине или Зуеву, но меня уже дважды подменяли. Еще раз — и репутация сачка обеспечена.

До обеда мы с Мишкой циклевали полы в учебке. Машина попалась пенсионного возраста и с норовом. То начинала выть на самых высоких оборотах, рваться из рук, точно собралась удрать на волю, то застывала среди древесной пыли кучей металлолома. Мишка выходил из себя. Орал на нее, пинал ногами, обзывал ведьмой, а она стояла и накапливала против нас злобу.

К концу работы мы показали такую «производительность», что ротный позеленел и выдал нам по «разгильдяю и бездельнику» в качестве аванса будущей кары, если мы, конечно, не исправимся и не начнем спешно брать пример с таких солдат, как Степанов, Михеенко и Зиберов. Против Степанова и Михеенко мы не возражали, но Зиберов доконал Мишку. Он затрепыхался и начал объяснять капитану злобный ведьмин характер. Я молчал, но мысленно пообещал адовой красотке после ухода ротного разобрать ее по винтику…

Ведьма остановилась за полчаса до прихода ротного, но едва Дименков показался на пороге — взвыла и пошла крутить динаму, да так резво, будто все время вкалывала на совесть. Естественно, что капитан не стал слушать Мишкин лепет и ушел с глубоким убеждением, что нам не место среди честных людей, что мы с Мишкой злостно позорим роту, полк, армию…

Едва капитан ушел, ведьма заткнулась и в этот раз, думаю, навсегда. Нервы у меня взвинтились до предела. Малахов обещал после сдачи учебки отпустить в город хотя бы на сутки. Теперь Дименков наверняка вычеркнет меня из списка на увольнение. Из-за этих мыслей я так и не смог уснуть в те положенные три часа отдыха перед разводом. Сидел и писал письма. Настроение было — лучше не рассказывать.

До отбоя дежурство шло нормально. Никто не пытался похитить оружие, вскрыть ящики с боеприпасами. Не покушался на личное имущество сержантов и солдат. Не нарушал правил пожарной безопасности. Все помещения роты сияли чистотой. Солдаты курили, чистили обувь и одежду только в отведенных для этого дела местах. Словом, полный ажур и благолепие.

В ноль один я снова принял пост у тумбочки, прицепил штык-нож к ремню и включил бдительность на полную мощность.

Пост у тумбочки — главный. Передо мной вход в расположение роты — по идее, мимо поста не должна пролететь незамеченной даже радиоволна. Слева от меня тумбочка с телефоном, а за тумбочкой железная решетка в оружейную. Надеюсь, сами понимаете, комиссар, что из всего этого вытекает. Шел второй час ночи, Павлов лег отдыхать, Коля чистил спецпастой хрусталь в туалете, а Зуев в ротной канцелярии приводил в порядок документацию. Было душно, хотя мы до отказа проветрили спальное помещение перед отбоем. Дежурный свет держал ряды кроватей в полумраке, выблескивая строчки пуговиц на вешалке.

Я не оговорился, комиссар, вешалки с шинелями — это произведение искусства. Такое нигде не увидишь. Дома, когда собиралось много гостей, вешалка напоминала свалку. Если нужно было срочно уйти, приходилось лихорадочно рыться в груде чужих пальто, снимать и перевешивать чьи-то шубы, пока, наконец, не отыщешь свою одежду. А если тревога? Базар! Сумасшедший дом! А рота, комиссар, даже спросонья оденется в считанные секунды. Здесь все заранее продумано, расписано и стало законом. Шинель вешается так: снимаешь, застегиваешь на верхний и нижний крючки и вешаешь боком. Следующий воин свою шинель вешает так, чтобы она закрывала половину твоей… Стоит отойти на несколько шагов и видится целый квадрат серого сукна в частую складку и ровные ряды пуговиц.

Некоторые ревнители воинской красоты еще и табуреткой отбивают, чтобы шинели висели ровно — ни бугорка!

Обычно парни во сне стонут, храпят, наиболее нервные что-то бормочут, вскрикивают, но на этот раз было тихо на удивление. Думаю, что именно эта сонная теплая тишина подвела меня: я уснул. Уснул, стоя на посту.

Проснулся я оттого, что кто-то сильно тряс меня за плечо.

— Да проснись же, ворона!

Я открыл, наконец, глаза. Веки были каменными, в голове полнейший сумбур. Передо мной стоял посыльный из штаба и смотрел, как на юродивого.

— Ты чего? Не мог словами, что ли? — спросил я.

— А то не пробовал… Давай вызывай дежурного.

— Зачем?

— Спать на посту не надо, вот зачем.