Читаем Переписка 1992–2004 полностью

поневоле вспомнишь Макиавелли, который хотел научить людей не быть добрыми. Я говорю male de mortuo [38]? Вовсе нет, как раз наоборот, хорошо. Но дело вообще, похоже, не в чьей-то хорошести или плохости, а в пространстве, где эти и подобные вещи могут вместиться.

Написав это, я сам по-новому проверяю и уже не осуждаю вчерашнее скопление народа на нашем «участке» (сейчас-то в четыре часа утра безлюдная тишь под ясным большим небом и тоненькой совсем старой, старой луной). И так, кроме нас восьмерых (с вальяжным Графом и мечтательной Маркизой теперь полумертвая двухмесячная Гейся, вынутая Ольгой из-под машины), был элитарный лицеист Володя 8 лет, до костей безнравственный сосед Игорь 9 лет, наивный другой гость Володя 5 лет, правильный хорошо поющий Сережа из музыкальной школы 10 лет, и пришла самоотреченная Ира со своими четырьмя детьми, отрезанным ломтем Федором 11 лет, задумчивой Лизой 9 лет, красивой своенравной Катей 7 лет, Варей 5,5 лет (которой наш Володик сказал три года назад на лестнице: «я тебя люблю», «нет, не убьешь», — трезво возразила она), а потом богемная пьющая и курящая молодая загорелая красотка Алиса, чей отец умеет нарисовать портрет одним движением карандаша и уехал за границу с любимым сыном от третьего брака, ее муж молчаливый журналист Антон с трехмесячной дочкой внимательной и общительной Татьяной на руках, развязный денежный молодой приемный отец безнравственного Игоря Петр с царственным предпочитающим наши качели Павликом 1,7 лет, которого этот отец портит поскорее, как может. Спокойная, в сложных ситуациях всегда безупречно ровная Ольга среди всего этого следит за главным, поддерживает культ чести и достоинства среди детей. Я вылез к народу из-под машины, разобранной до голого ржавеющего остова, и вел откровенно светский разговор. Столько спящих существ, и я, видящий свои странные сны. Один из последних навеял мне, что все равно в жизни ничего не поймешь, не надо ставить вообще никаких целей, а обязательно нужно только заботиться в каждом движении, чтобы оно было во всю меру возможности правильным и отстраненным. — А что делать, если все расползается, рушится и разлетается? — Ровным счетом ничего, это не моя забота.

Я сам себе, другой, неприступен, как сон и как двойник. Похоже, Гоголь не был раздавлен своим двойником, гуляющим носом, потому что принял его вызов и смертельную игру всерьез, а Достоевский безнадежно размазал Голядкина и отмазаться от него никогда уже не смог. Вскоре после выхода «Двойника», вначале Достоевскому нравившегося, он стал расстроен из-за этой своей «петербургской поэмы» и называл свое отчаяние тогда, задолго до ареста и суда, словом «каторга». Семипалатинская вещественная каторга получается тогда попыткой спасения от этой, настоящей.

Между тем куда девались вдруг чистое предрассветное небо и старая луна, от земли поднялся утренний туман и все заглушил. Надо вернуться к реалиям. Я их не знаю. Судя по рассказам приезжающих молодых людей, в Москве ничего особенного не делается. По телевизору мы видели о. Георгия Чистякова, он шел впереди на похоронах Окуджавы и подчеркнуто кадил вокруг. Наша Зосимова пустынь в этом году все-таки к нашему счастью окончательно будет от бездельного пионерского лагеря передана монахам, 10 августа будет молебен на святом источнике, из которого, боюсь, по благословению патриарха начнут продавать воду. Монахи, боюсь, сломают статую Ленина между колокольней и храмом. Но поля гречихи они скорее всего восстановят. Мое «Бытие и время» встречено похоже плохо, «нарушение всех правил приличия» (Подорога), «буду писать критику» (Молчанов), «основопонятия, такого слова по-русски нет; присутствие ничего не говорит, Dasein лучше; страдаешь от отсутствия запятых» (Ахутин, который предсказывает громадное количество разговоров вокруг этого перевода), «будем устраивать круглый стол» (Надя Трубникова из «Вопросов философии»). Мне судья Бог и Вы, на чье чтение я надеюсь, потому что нашли же Вы время смотреть сборник «Время и бытие». В моем новомодном переводе есть подвох: он сделан не по смыслу и повертывается при перечитывании. Если это заметят, я сумею продать пачки, сложенные в комнате детей, если нет, останусь с горой макулатуры, туда мне и дорога.

Мне нравится думать, как Вы пишете, что каждого ищут на небесах, в том смысле, что стараются увидеть, как Вий старался увидеть Хому Брута. Беда была не в Вие, а в том, что Хома Брут имел причины прятаться, оставаться неувиденным. Ваша «лень и косность» на искание — то же, что мое спокойное знание, что сном все равно не распорядишься. (Другое дело, что если правильнее ведешь себя наяву, лучше сделаются и сны, по Платону.) Вот боюсь, что Достоевский искал все-таки слишком много («искания Достоевского»), — но все равно, конечно, гораздо меньше, чем посредственные поэты, о которых вы упоминаете.

Перейти на страницу:

Все книги серии Тетрадки Gefter.Ru

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии