Читаем Переписка полностью

Конечно, кусок из поэмы Твардовского «Друг детства» — хорош. Но он и радует и возмущает одновременно. Вначале поэмы ляпнуть этакий домостроевский реквием на смерть Великого Хлебореза и блядски вилять задом, оправдывая это «крутое самовластье», а через пару сотен строк строить из себя хризантему и задавать риторические вопросы: — «Виню в беде его безпокаянной страну? При чем же здесь страна?… Винить в судьбе его не станет народ? При чем же здесь народ?..» Талант «применительно к подлости» и больше ничего!

Сегодня получил письмо от Кундуша. Делится радостными новостями— 12/VIII получил сообщение о реабилитации. Собирается в Ленинград. Сообщает ленинградский адрес. Вероятно, он Вам написал или напишет.

Варлам Тихонович, желаю Вам здоровья и всего хорошего.

Привет от Лили и Максима.

Пишите больше. Только Ваши письма и связывают меня с чем-то важным на материке. Не сетуйте на мою медлительность. Вот перейду на другую работу (подыскиваю что-нибудь менее ответственное и беспокойное) и уж тогда засыплю эпистолами. Аркадий.

Варлам Тихонович, будьте снисходительны к неудобочитаемости написанного. Я пишу чертовски наспех. После по-високосному последнего лета (-5° в конце июля!) — только недавно установилась хорошая погода. Спешу с ремонтами. Спешу в условиях не только нехватки рабочей силы, но и простейших материалов. Голова идет кругом. А очень немногие «организаторы» понимают, какие сдвиги происходят в составе и умах «организуемых» и, наконец, какие перемены, если не качественные, то количественные, происходят в экономике области; странная ограниченность и узколобость «организаторов» — просто восхищают. Салтыковские генералы с необитаемого острова в сравнении с ними — деятели!

В нарочном промедлении с публикацией ленинского «Завещания» — явная переоценка их умственных способностей. Не будь я так занят и не хворай к тому же, мне бы доставляло огромное удовольствие наблюдать эти порой фарсовые эволюции музы Клио.

Но к нездоровью и занятости надо еще прибавить изнурившую в конец лихорадку ожидания каких-либо перемен в моем юридическом статусе. Досадую на неосторожные посулы друзей (Бажан: «Вскоре жду Вас со своим Максимом в своем Киеве». Пырьев: «Работу начнем сразу же по приезде, который, вероятно, не замедлит…») и на собственное, как будто давно меня покинувшее легковерие. Девятнадцать лет не творить себе иллюзий, а на двадцатом пойматься на эту мякину!.. Хотя, в общем, я продолжаю оставаться на уже изложенной мною точке зрения на происходящее, как на очевидное торжество антитез. Конечно, торжество не в разгаре, но последующее уже настраивается…

Завидую Вашему чувству какой-то иной, нежели нынешняя моя, нужности людям. Я мучительно трудно и долго пишу. Более того — у меня уже были принципиальные столкновения с местной «литературной общественностью» (да, есть уже здесь такая). И в который раз приходится убеждаться, как нелегко разрушаются интеллектуальные стереотипы, созданные государственной кормушкой Великого Хлебореза…

Валентин не пишет Вам потому, что занят не менее моего — из-за куска насущного камфорит подыхающее искусство районной самодеятельности, а тут еще тяготы забот о новорожденном, об освобождении жены и т. д.

У него нет и у меня тоже никаких перемен в юридическом положении. Встречаемся часто, но разговариваем на ходу. Валька ругается нещадно и, кажется, заражает этим меня. Я тоже от предпоследних слов перехожу к последним. И единственное, еще примирительно действующее надушу, это природа, это земля под солнцем. Да, становлюсь солнцепоклонником, и тем не менее — не гони меня нездоровье, я и не помышлял бы о бегстве с Севера. Мне уже не кажется, а я уверен: трудно сыскать сейчас место более подходящее для жизни, нежели Ягодное. Материально-культурные возможности на уровне большого города, а за километр от поселка — тайга, т. е. ягодники и грибные базары и ключи, полные форели. Сейчас, в середине августа, гляжу на речные поймы и на сопки и не могу наглядеться. Скорблю, что нет у меня времени да и мастерства для писания этих золотисто-оранжевых и голубых этюдов, нет времени для рыбной ловли и охоты. Впрочем, уже завтра брошу все и отправлюсь на двое суток на озеро Дж. Лондона. Знаю, они умиротворят меня надолго.

<p>А.З. Добровольский — В.Т. Шаламову</p>

12-14/X-56

Дорогой Варлам Тихонович!

Я ответил на Ваше короткое письмо, с вложением 3-х стихотворений Б.Л. уже давно.

Терпеливо дожидаюсь обещанного подробного письма, проливающего свет на характер Вашей занятости, содержании одержимости в настоящий момент ect.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии