Переписка

Грозы с тяжелым градом,
Градом тяжелых слез.
Лучше, когда ты — рядом.
Лучше, когда — всерьез.
С Тютчевым в день рожденья,
С Тютчевым и с тобой.
С тенью своею, тенью
Нынче вступаю в бой.
Нынче прошу прощенья
В послегрозовый свет.
Все твои запрещенья
Я не нарушу, нет.
Дикое ослепленье
Солнечной правоты,
Мненья или сомненья —
Все это тоже ты.

Горы — хорошая штука, только они должны быть очищены от всяких болот, от багрового мха — словом, быть в Крыму. Я понимаю, почему Грин держался Крыма, уклоняясь от Кавказа.

Берегу себя настолько, что даже советы твои, как ты видишь, записал в стихотворной форме.

Я бы хотел быть с тобой в Крыму, подниматься по той горе, что ты нарисовала. А разве есть в Крыму сосны? Крым есть Крым, и море есть море. Конечно, всякие хозяйственные хлопоты сократят у тебя встречу с морем. И все же.

Здесь — вскоре после твоего отъезда — холод, дождь, северный ветер (хотя, кажется, северный ветер не самый холодный в Москве — (без всяких аллегорий). На улицу не выйдешь без пиджака — одной болоньи мало.

Желаю тебе всякого, всякого добра, отдыха хорошего, желаю тебе Крыма и моря.

Целую. Жду писем.

В.

В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской

Дорогая Ира.

Третий день нет писем твоих, писем-приветов. Почему бы? Прошло уже десять дней после твоего ответа. Я ничего не пишу — резкое похолодание, что ли, мешает. Накупил разных брошюрок — в своем всегдашнем стиле — читаю. Стиль такой чтения я не хвалю — но для меня — это единственная возможность. Чтение мое в жизни было крайне беспорядочным — с огромным чуть не десятилетним периодом полного отлучения от книги. Потом если я приближался к библиотеке, к любому книжному складу, собранию, просто груде разных книг — я читал все подряд — если была возможность, не отбирая лучшего — все было лучшее — и железнодорожный справочник, и Кант. Я читал все, что пойму, усвою, а также все, что не пойму и не усвою — вместе — всегда без всякой системы. Очень быстро. Все, что понравилось, заинтересовало — перечитывал еще раз и еще раз — тоже без намерения запомнить, ничего не уча наизусть. Никогда никаких своих стихов в лагере я запомнить не пытался и не знаю, как можно это делать.

Мне казалось, что стихи легче заучить чужие — ведь в своих — десятки, тысячи вариантов, которые всегда отвлекают — а в чужих выбора, сомнения нет — там один вариант. Есть еще феномен неполного запоминания чужих стихов. Частые ошибки в цитировании (это буквально у всех авторов, которые не пользуются книжной полкой для последней проверки, а надеются на память). Память почти всегда подводит, и вот тут, мне кажется, дело в особенностях психологии автора мемуаров. Беру близкий пример. Паустовский с его цитированием чужих стихов. Просто Паустовский не та фигура, которая может быть включена в исследование психологии творчества, но искать другие имена не хочу. Паустовский хвалит Блока — «Сотри случайные черты. И ты увидишь жизнь прекрасна». У Блока таких слов нет. У Блока: «Сотри случайные черты / И ты увидишь — мир прекрасен». Прекрасен, т. е. может быть предметом прекрасного, т. е. искусства. О жизни тут и речи нет, тут смысл совсем другой. Но уровень Паустовского не позволяет подняться далее «жизни» — примеров искажения цитирования стихов очень много. И тут дело в том, очевидно, что автор ни на какое другое восприятие фразы другого автора не согласен. Ты не сердишься, что я увлекся литературными примерами, как Флобер. Это потому, что я ждал твоего письма сегодня утром, а письмо не пришло.

Крепко целую, желаю, желаю…

В. Шаламов.

Москва, 15 июля 1968

В.Т. Шаламов — И.П. Сиротинской

Москва, 17 июля 1968 г.

Дорогая Ира.

Получил сейчас твое письмо от 12-го июля и немедленно отвечаю. «Два-три дня. По авиапочте» — ты пишешь. Это не совсем так. Три-четыре, а то и пять, как последнее, нынешнее. Это меня немного утешает, вселяет надежды, как говорится. Первое мое письмо было послано в день получения телеграммы, т. к. 8-го вечером или 9-го утром могли вынуть из ящика. Послал я сгоряча в простом конверте, не для авиапочты. Все остальные — по авиа.

Нынешнее письмо должно было начинаться: «Первый день нет писем, но я решил не писать с вечера, а дождаться утренней почты — письмо пришло. Письмо очень важное для меня, и я охотно на него отвечаю».