Переписка

Что же ты не пишешь ничего о себе? Как здоровье? Как дела? Что пишешь? Что печатаешь?

Я, наконец, решил попробовать силы: пишу маленькие рассказы и печатаю в газете. Мечтаю о рассказе психологического плана. Серьезной работы не получается — не хватает ни времени, ни сил. Я долго не хотел обращаться к теме лагеря. Однако не выдержал и начал писать цикл маленьких рассказов-зарисовок. Но это оказалось не так-то легко сделать со здоровых позиций социалистического реализма! Один рассказ получился вполне самостоятельным, рассказ-этюд о пеллагрезниках. Я тебе его пошлю. Хочу услышать твое мнение. Здесь о нем судят по-разному, но печатать пока не решаются.

К концу года должен сдаваться кооперативный дом в Москве, а у нас еще половина долгов не уплачена.

Нина и Танюха едут в отпуск в мае, я, очевидно, — в июле.

Здоровье — ни к черту! И поэтому грустно.

Когда-то мне казалось, что я переполнен сюжетами. А на поверку оказалось — наоборот! Или разучился жизнь наблюдать или никогда не умел анализировать происходящее.

Для рассказов о лагере мне не хватает острых и значительных по содержанию сюжетов. А писать о лагере, я полагаю, нужно. Уходят из жизни последние участники и свидетели тех дел и тех лет. И рассказывать о нас будут Нефедовы, Гарающенки, Семены Лифшицы,[258] в лучшем случае по подстрочникам.

Напиши, друг, о себе, о делах, о московских новостях!

Ольге Сергеевне большой привет.

Нина передает тебе самые лучшие пожелания!

Жму руку.

Борис.

В.Т. Шаламов — Б.Н. Лесняку

Москва, 22 февраля 1963 г.

Дорогой Борис, о Романе Кривицком никого запрашивать не надо, об этом позаботится его брат. В письме твоем очень много вопросов, постараюсь ответить, как могу и понимаю. Писать нужно все время, не стремясь обязательно к напечатанию, это вещи очень разные — печататься и писать.

Конечно, рассказ психологического плана есть единственно достойный род прозы. И уж кому, как не тебе, заставить поработать мелочи, подробности для этой цели. Надо иметь большую волю, отвлечься, вернуться в утраченное время, перечувствовать тот мир — обязательно с болью душевной, и на эту боль придется идти, без нее ничего не получится. Словом, надо пережить, перечувствовать больное. Ни о каких «позициях» думать во время работы не надо — все будет испорчено. Позиция — это для критиков и литературоведов, но не для писателя.

Рассказ охотно прочту.

Солженицын показывает писателям, что такое писательский долг, писательская честь. Все три рассказа его — чуть не лучшее, что печаталось за 40 лет.

Сюжеты вернутся, если поработать прилежно. Ты не разучился наблюдать жизнь, а не приобрел еще писательских навыков. О лагере надо писать обязательно, фиксировать все это, пока не исчезло, не рассыпалось, да и память — инструмент не совершенный, не надежный. Потому у тебя и затруднения с сюжетом. Надо вернуться не столько мыслью, сколько чувством в этот мир.

Что касается Нефедовых, то недавно ко мне приезжал журналист Виленский и просил меня дать стихи для альманаха «На Севере Дальнем».

Когда-то с господином Нефедовым и Николаевым я обменялся письмами по этому поводу, от предложения Виленского я отказался. Нине Владимировне мой сердечный привет.

Это письмо общее Нине Владимировне и тебе, Ольга Сергеевна шлет вам обоим привет.

В.Т. Шаламов — Б.Н. Лесняку

март 1963 г.

Дорогой Борис.

Рассказ «Три Д» для печати не годится. Успех художественного произведения решает его новизна. Эта новизна многообразная: новизна материала или сюжета, идеи, характеров, психологических наблюдений, которые должны быть новы, тонки, новизна описаний, в пейзаже, в портрете, свежесть, своеобразность языка.

Всего этого тебе еще предстоит добиться. Особенно испортил рассказ «Три Д» — райским хеппиэндом о дочери, играющей на пианино. Это — дешевый газетный прием, который может угробить любую вещь…

Впрочем, что тебе надо очень хорошо понимать то, что правда действительности и художественная правда — вещи разные. Истинно художественное произведение — всегда отбор, обобщение, выводы.

Наконец — материал. Наша сила в нашем материале, в правде, действительности, поэтому, если ты не задался целью описать характер, лучше писать суше, фактами и именами, ничего не искажая. Тогда к произведению прибавится сила документа, сила особая.

Конечно, если художник добивается успеха — в преодолении действительности, в борьбе с мемуаром не потерял силу мемуар. Достоевский в «Записках из Мертвого дома», Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича».

Но уже Толстой в «Воскресении» с его тюремными сценами слабоват, второсортен.

Я думаю, что тебе надо больше писать.

В. Т. Шаламов — Б.Н. Лесняку

5 августа 1964 г.

Дорогой Борис!