Перемирие

Но его вопрос поставил меня в тупик. Я шагала рядом с медленно едущей телегой и молчала. Граница… Космический рубеж, отделяющий одну реальность от другой, человеческий мир от нечеловеческого. Но для меня, в сущности, она не была рубежом, это была та нить, на которую была нанизана моя жизнь, то русло, по которому она текла. Представьте себе, например, обычную полевую дорогу, две полосы обнажившейся земли среди луговых трав. Любая граница — полей ли, имений или даже целых государств — может проходить по ней, но если ты стоишь на дороге, для тебя это не граница, отделяющая одно от другого, а дорога, по которой проходит твой путь. Но думая о Границе и о том, что рассказать этому мальчику, я увидела своим внутренним взором лишь быструю речку, несущую свои мутные воды среди глинистых берегов.

Я шагала, опустив голову и глядя на свои сапоги. Я думала о Границе, и меня вдруг охватила тоска по моему миру, по неярким степям, по мутным рекам с берегами, поросшими кудрявым кустарником, по теплу и свету, заливающему мир от горизонта до горизонта. И я не находила слов, чтобы описать все это, передать другому человеку свое представление о реальности…

— Граница — это, в сущности, Черная речка, — сказала я, наконец, — На том ее берегу начинаются уже земли Воронов. Речка эта маленькая, мелкая, в любом месте можно перейти вброд. На нашей стороне есть множество хуторов и замков, и очень близко от Черной речки, всего в двух-трех лигах, а на вороньей стороне поселений нет. Они, вообще-то, не живут на одном месте, только женщин и детей держат в деревнях — дальше на юге, где пески и жарче, чем в степях…

— Они живут, как горсты? Кочуют табором? — вставил Оттис.

— Н-нет. Они, вообще-то, все вместе не живут, перемещаются по двое, по трое, как и мы. У нас говорят — отряд, но в отряде может быть сто человек, бывает и больше, и вместе они никогда не собираются. Мы всегда действуем тройками или пятерками, и Вороны тоже. Они постоянно в действии, понимаешь? Они нападают на торговые караваны и на хутора, они угоняют скот и сжигают дома. Но иначе им нечего было бы есть. Они живут грабежом, сами ничего не производят, а оружие и все остальное меняют у истереев на скот или на украденные товары…

— Я слышал, они угоняют женщин, — сказал Оттис.

Я посмотрела на него. Его круглое мальчишеское лицо выражало живейший интерес. Девушка, сидевшая за ним, тоже прислушивалась к нашему разговору, хоть и не поворачивалась в нашу сторону.

— Да, — сказала я, — молодых, сильных девушек, способных родить. Ходят слухи, что среди Воронов нет женщин.

— Это правда? — спросил изумленный тонкий голос.

Худенькая девушка с покрасневшим носом смотрела на меня. И Оттис тоже удивлялся.

— Вряд ли, — сказала я, — мне кажется, так не бывает. Хотя они, вообще, странная раса.

— Они похожи на людей, — пробормотал Оттис, несомненно, вспоминая в тот момент нильфов, которые на людей уж точно не были похожи. Я с усмешкой подумала об этом, и вдруг в памяти моей всплыли слова дарсая. "Они похожи на вас, как никто из нелюдей", — так сказал он, и я вспомнила это, и мне на секунду стало страшно.

— Да, — согласилась я, — на людей они похожи. Но только внешне, Оттис.

Резкий порыв ветра заставил меня замолчать, он был настолько силен, что я задохнулась. Я отвернулась от ветра, вытирая выступившие слезы. Разговор прервался.

Вокруг нас было все то же мрачное ущелье. На телеге впереди нас сидела Инга в зеленой шубке и зеленом блестящем платке, и дети ее сидели там же. Изредка до нас доносились детские голоса и тихий голос Инги, напевавшей какую-то песенку.

— А Охотники? — спросил вдруг Оттис, заглядывая мне в лицо.

— В каком смысле? — вяло спросила я.

— Как они живут?