Перемена мест

– О-о-очень, – нежно сказала птичка, ласковым движением возвращая мои пальцы к дальнейшему исполнению музыкальных пассажей.

– Я, по-моему…

– Угу, – подбодрила меня птичка. Моя правая рука под ее чутким руководством взяла самый сложный аккорд на джинсовых застежках. Самый сложный и последний. – М-м… – ласково пробормотала птичка, и я понял, что сейчас забуду нечто действительно важное. Чтобы собраться с мыслями, я энергично помотал головой, как китайский болванчик. Мысли немного прояснились.

– Я, по-моему, догадался, кто стоит за спиной «Меркурия»!

– Ну и хорошо… – прошептала птичка с обидным равнодушием. – Догадался, и молодец… За спиной… Ниже спины… Вот сюда, дурачок…

Я предпринял последнюю попытку.

– Жанна Сергеевна, это, кажется, компания «ИВА»! Понимаете? «ИВА» содержит этот «Меркурий». Я только сейчас понял…

Как ни странно, сообщение мое никакого особенного впечатления на Жанну Сергеевну не произвело. Словно бы на то, что воевать нам придется с самой мощной корпорацией в стране, ей было совершенно наплевать. Или, может быть, она все и так знала заранее. Или, скорее всего, сыграла свою роль изрядная порция шерри. Ах, все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой…

– Яшенька, – шепнула птичка, нежно взяв мои руки в свои. – Ты такой хороший. Компания «ИВА» подождет до завтра, правда-правда, Яшенька.

– Яков Семенович, – машинально поправил я птичку, но больше уже ничему не сопротивлялся.

Taken: , 1

Глава 7 СПРАВЕДЛИВОСТЬ СО ВЗЛОМОМ

Ровно в девять часов утра из квартиры Жанны Сергеевны Володиной вышел чернявый электромонтер среднего роста. На плече он нес потертую матерчатую сумку, в уголке рта была зажата вонючая индийская папироска. Монтер выглядел заспанным, небритым, спецовка на нем была здорово помята, как будто, наспех выстирав, ее забыли разгладить. Мятый монтер двинулся по направлению к станции метро.

Этим монтером был я.

Проснулся я в семь и почти час потратил на то, чтобы превратить новенький комплект спецодежды в старенький. В общем-то я сам был виноват: вчера не объяснил Цокину, что именно мне нужно из обмундирования, а тот, разумеется, постеснялся предложить своему боссу потрепанные шмотки. И зря. Потому что мастер в чистой спецовке, гладко выбритый и хорошо причесанный, до сих пор вызывает безотчетные подозрения. Небритость и заспанную одутловатость утренней физиономии сымитировать мне удалось довольно легко – по правде говоря, я для этого не предпринял ровно никаких усилий. Когда я проснулся и глянул в зеркало, физиономия была именно таковой. Что в ней вчера могло понравиться Жанне Сергеевне, представления не имею. Хотелось бы верить, что ей понравился на моем лице проблеск мысли.

Проходя вдоль какой-то витрины, я искоса бросил взгляд на свое отражение. Никакого проблеска мысли на лице не наблюдалось. То, что надо. Порядок. Колоритный типаж. Старик Станиславский – и тот бы побоялся сейчас изречь свое знаменитое «Не верю!», ибо рисковал тут же получить от мятого похмельного электромонтера в глаз. Вчерашние эксперименты с нелюбимым напитком, оказывается, сильно помогли мне вжиться в образ.

При воспоминаниях о вчерашнем я конфузливо улыбнулся. Если все то, что произошло вчера, мне не приснилось, то шесть лет супружества с моей бывшей Натальей можно считать бездарно вычеркнутыми из жизни. У Натальи все шесть лет был один и тот же репертуар, и его она исполняла без большого интереса, нередко и просто халтурно. Точь-в-точь как прима в провинциальном театре, которая на спектаклях не очень старается, поскольку прекрасно знает, что она незаменима и что ее не прогонят из труппы. С Натальей мы разыгрывали простенькие одноактные пьески, и до вчерашнего дня я полагал, будто в качестве героя-любовника я не вытягиваю на более сложную драматургию. Мои робкие попытки хоть чуть-чуть разнообразить наши ночные семейные спектакли заканчивались Натальиными слезами с истерикой. Ну откуда в тебе тако-о-о-е-е?! – завывала супруга, и ее золотые коронки на передних зубах в свете ночника поблескивали в такт вою. – Неужели тебе нравится ЭТО?… Неужели ты не можешь, как обычно… как у нас всегда?… Слезы жены лишали меня всякой воли к сопротивлению. Я смирялся, Наталья успокаивалась, мы с ней делали все, как обычно и как всегда. Все долгие шесть лет. Последние два года супружества эти игры превратились из привычных театральных дуэтов и вовсе в какой-то скучный, почти бессмысленный спорт вроде перетягивания каната или бега в мешках. И вот только вчера я понял, что такое НАСТОЯЩАЯ драматургия и НАСТОЯЩАЯ режиссура. Выяснилось вдруг, что герой-любовник способен сыграть не только медведя в детском утреннике, но чуть ли не Шекспира! Мы сыграли с птичкой феерию, фантастический по красоте спектакль для двоих, где не было ни одного повтора, где каждый следующий акт пьесы обставлялся как нечто особенное. И если бы удалось повторить эту потрясающую ночь хотя бы еще раз…

Мои сладкие воспоминания были прерваны самым прозаичным тычком в спину и наглым вопросом.

– Чего встал, гегемон? Заснул, что ли?