Перемена

- В Сибири-то, где наш царь-батюшка... Слышь, один из охранщиков был с ним лютее всех, гонял милостивца, как скотину, да. Только гонит он это государя прикладом-то в спину, ко всенощной в церкву под воскресенье, ну и видит. Из церкви-то, милые вы мои, в белой перевязи на руке со святыми Дарами идет сам Христос, провалиться мне, завтра чаю не пить. Подошел к государю и таконько ласково, да уветливо, "терпи", говорит, "до конца, мой мученик", и дал ему святых тайн приобщиться. Вот ей Бо! Что ж вы, милые, думаете? Охранщик-то красногвардеец как побежит, да как побежит, и ну всем рассказывать. Его в сумасшедший дом, а он сбег, его на фронт, а он и оттеда сбег, и все-то рассказывает, все рассказывает. Сейчас, милые вы мои, по Расеи ходит и все рассказывает, верно я вам говорю...

- Охо-тко!

Няни шепчутся, вздыхают. Няни привыкли в чистенькой детской под образами в прикуску пить чай. С няней не всякий поспорит! Она барыне на барина, барину на барыню. А выгонишь, няньки-то свой профсоюз, как масоны имеют, наскажут такого, что после - убейте - ни одна не пойдет к вам на службу...

В Нахичевани перед собором, лицо приподняв и растопыривши руки, как на кадрили, стоял памятник Екатерины. Монумент был из бронзы. Год назад, рабочие, дружной толпой собравшись вокруг монумента, снесли его на-земь с подставки, а после убрали. Подставка осталась пустою. Промолчали художники, - пусть ломают из рук вон плохую безвкусную бронзу!

Но год прошел, и

на утро в окно увидали жильцы Степаниды Орловой, как шли, под начальством немецких солдат, рабочие, шли и на веревках что-то тащили. Рабочие были безмолвны.

Командовали солдаты: - mehr Rechts!

Переводил Осип Шкапчик: - правейте!

Но рабочие праветь не хотели и слева, погнув о решетку нос и два пальчика Екатерины, растопыренные, как на кадрили, без возгласов, в мертвом молчаньи подняли тяжкую ношу, и на гранитной подставке был бронзовый идол поставлен.

- So! - одобрили немцы.

Мальчишки газетчики, отовсюду сбежавшись на площадь, гоготали.

- Не ори, дурачье, - сказал им суровый рабочий...

Шумен Ростов. Продают - покупают. Город живет хмельною и гнусною жизнью. Ходят по улице, с папироской у краешка рта, спекулянты, краешком глаза посматривают. Каждая будка печет пирожки с мясом, с рисом, с капустой, с вареньем, каждый угол занят девицею с вафлями, каждой вафле есть покупатель. Мальчишки свистят, торгуя ирисом, во рту побывавшим для блеска. Открылись пивные - продают двухпроцентное пиво.

Ликуют гробокопатели, - много могильщикам дела! Русская смерть утомилась, русская смерть переела за бранными брашнами под Батайском и Новочеркасском. Ей на смену пришла испанская мирная смерть.

Через границы и таможни, легкими пальчиками приподняв бахрому болеро, протанцовала она по средней Европе и села над Доном.

Гибли люди по новому: по-испански.

Чихали сначала. Кашель на них нападал. Растирали грудь скипидаром. Дышалось с присвистом, - грипп, дело пустое; аспирин, вот и все. Но на утро лежал человек, скованный мрачной тоской.

- Отчаянье, меланхолия! - говорили домашние доктору; плакал больной, кашляя сухо:

- Я умру, я предчувствую!

Врач отвечал:

- Испанка, берегите его от простуды.

Здоровые выздоравливали.

Хилые умирали.

И мерли без счету: торгаш, не желавший в постели терять драгоценное время; детишки, беременные, роженицы и кормившие грудью.

В эти дни ворон каркал о погибели русских.

(Продолжение следует).

Мариэтта Шагинян.

ПЕРЕМЕНА.

(Продолжение.)

ГЛАВА XVI ЛИРИЧЕСКАЯ.

Слово о мире Эвклида.

Страшно видеть тебя лицом к лицу, Перемена!

Обживаются люди на короткой веревочке времени, данной им в руки. Обойдут по веревочке от зари до заката короткий кусочек пространства, данный им под ноги. Все увидят, запомнят, в связь приведут, каждой вещи дадут свое имя. И между ними и между вещами ляжет выравненная дорожка, из конца в конец выхоженная своим поколеньем. Ей имя - привычка.

Станет тогда человек ходить по дорогам привычки. И не трудно ногам, ступившим на эти дороги: вкось или прямо, назад иль вперед, а уж они доведут человека до знакомого места.

Только бывает, что вырвет веревочку распределитель времен из рук поколенья. Тогда из-под ног поколенья выпорхнет птицей пространство. Остановится человек, потрясенный: не узнает ни пути, ни предметов. Боится шагнуть, а уже к нему тяжкой походкой, чеботами мужицкими хряско давя, что попало, руками бока подпирая, дыша смертоносным дыханьем, чуждая, страшная, многоочитая, как вызвездивший небосклон, чреватая новым, подошла, - Перемена. Неотвратима, как смерть: ее, если хочешь, прими, если хочешь, отвергни, - все равно не избегнешь.

И, как смерть, лишь тому, кто доверится ей, заглянув в многоочитый взор, - она сладостную, сокровенную радость подарит и на смертные веки его положит нежную руку. Перемена, освободительница всех скорбящих.